Детектив и политика. Выпуск №4 (1989) - [26]

Грегори остановился. В комнате и в примыкающей к ней спальне мистера Феншоу воцарилась тишина. Шеппард, который молча слушал, время от времени лишь поднимая глаза на детектива, словно удивлялся не столько тому, что тот говорит, сколько его горячности, недовольно заметил:

— Во все это, вы, разумеется, не верите…

— Ни минуты, — ответил Грегори, ощутив какую-то странную слабость. Ему вдруг стало безразлично, сохранится ли за стеной тишина или нет; захотелось снова, как после ухода от Скисса, остаться одному. Он молчал, пока не заговорил главный инспектор:

— Вам, очевидно, пришлось много читать и изучать, ваша манера выражаться очень "неполицейская". Ну да, необходимо детально изучить язык врага… Скисс, во всяком случае, мог бы быть доволен вами. Вы продолжаете его подозревать, не так ли? Какие мотивы приписываете его поведению?

— Не то, чтобы я его подозревал. Это означало бы, что я наступаю, в то время как я по-прежнему в состоянии отступления, к тому же отчаянного. Я как крыса, загнанная в темный угол. Я только защищаюсь от "чудесности" этого дела. Ведь, господин инспектор… Если развивать далее такого рода гипотезы, то можно в результате договориться до всего — например, сделать открытие, что такое вмешательство "фактора X" повторяется периодически, через значительные промежутки времени, что последний спад заболеваемости раком наступил приблизительно две тысячи лет назад и не в Англии, а в Малой Азии, а в связи с этим тогда произошел ряд "воскресений": Лазарь, как вы знаете, ну и еще кое-кто… Если однажды на миг мы отнесемся к подобным историям всерьез, то земля разверзнется у нас под ногами, почва превратится в студень, люди смогут появляться и исчезать, все станет возможно, а полиция должна побыстрее сбросить мундиры, разойтись, исчезнуть… впрочем, не только полиция. Мы должны иметь виновника, а если в самом деле эта серия завершилась, то весь ход ее будет теперь отодвигаться во все более отдаленное прошлое, нам останется несколько гипсовых отливок, несколько не во всем соответствующих друг другу донесений не слишком интеллигентных служителей моргов и могильщиков — и что нам с этим делать? Последнее, что остается, это сосредоточиться на возвращении тел. Я теперь абсолютно убежден, что вы правы: мой блеф действительно не дал никакого результата, у Скисса мой телефонный звонок не вызвал никакого удивления, и, однако, сейчас… вы позволите?

Он сорвался со стула, глаза у него сверкали.

— Скисс в связи с этим телефонным звонком сказал мне нечто вполне конкретное. А именно, что он не только ждет обнаружения трупов, но может даже подсчитать, пользуясь своей формулой, когда они обнаружатся, то есть когда исчерпается их "двигательная энергия", как он это назвал… Значит, нужно сделать все, чтобы это произошло при свидетелях! Хотя бы однажды!

— Одно только слово, — вставил Шеппард, который уже давно пытался что-то сказать, но Грегори, казалось, не замечал этого, он словно вообще забыл об инспекторе. Он кружил, а точнее, бегал по комнате.

— Вы выдвигаете альтернативу: Скисс — или "фактор". И при этом вы сразу отклоняете ее вторую составную часть — "фактор", так что остается лишь вульгарный обман, жуткая игра в мертвецких. А если неверны обе составляющие? Если это не Скисс и не "фактор"? Если это совершил некто, кто только открыл, синтезировал, создал "фактор", после чего привил его трупам ради эксперимента?

— Вы в это верите?! — воскликнул Грегори, подбегая к столу. Он остановился и, прерывисто дыша, глядел на спокойного, почти довольного Шеппарда. — Если вы в это верите, это… это… Абсурд! Никто ничего не открыл! Ведь это было бы открытие, достойное Нобелевской премии, не меньше! Весь мир знал бы об этом. Это раз. А во-вторых, Скисс…

Грегори внезапно замолчал. Воцарилась полная, абсолютная тишина, в которой пронзительно отчетливо можно было слышать медленные, следовавшие друг за другом, размеренные поскрипывания, доносившиеся не из-за стены, а из глубины комнаты, в которой они оба находились. Явление это Грегори слышал уже неоднократно, оно повторялось со значительными, многонедельными интервалами, однако прежде это случалось лишь тогда, когда он в темноте лежал в кровати. В первый раз эта серия скрипов, приближающихся к его постели, даже пробудила его ото сна; тогда он очнулся с полной уверенностью, что в комнате кто-то есть и этот "кто-то" босиком приближается к нему. Он тотчас зажег свет, но никого не было. Вторично это случилось очень поздно, почти под утро, когда измученный бессонницей, в какую ввергли его забавы мистера Феншоу, он пребывал в оцепенении, не похожем ни на сон, ни на явь. И тогда он тоже зажег свет, но, как и в первый раз, безрезультатно. В третий раз он не обратил на скрип особого внимания, ибо сказал себе, что в старом доме паркетные полы рассыхаются неравномерно и это слышно только тогда, когда царит полнейшая тишина, ночью. Теперь, однако, комната была хорошо освещена стоявшей на столе лампой; мебель, несомненно столь же старая, как и паркет, безмолвствовала. Зато этот паркет издал легкий и отчетливый треск возле печи. Потом вновь, но ближе, где-то посредине комнаты, раздались два поскрипывания, несколько более быстрые, одно возле Грегори, другое за его спиной. И снова воцарилась полная тишина. Через минуту, в течение которой Грегори оставался недвижимым, с поднятыми руками, из комнаты мистера Феншоу слабо, словно бы с более отдаленной дистанции, донесся хохот… или плач? — слабый, немощный, приглушенный, может быть, одеялом, завершившийся обессиленным покашливанием. И снова стало тихо.