Детектив и политика. Выпуск №4 (1989) - [121]

Остановимся на том, что нам известно по достоверным, единодушным свидетельствам: Этторе Майорана в те годы ведет себя как человек "испуганный". Определить характер этого "испуга" помогают стихи Элиота²⁶ и Монтале²⁷, уяснить его психологические мотивировки — персонажи Бранкати. Понятно, мы имеем в виду второстепенных героев этого автора — таких, как Эрменеджильдо Фазанаро в "Красавчике Антонио", — одержимых страхом перед тем "человеческим распадом", высвобождением таящейся в человеке энергии зла, которое совершается в 1939–1945 годах у них на глазах; но в первую очередь приходит на память главный герой рассказа "Клоп" — благодаря приводимой Амальди подробности: Майорана отпустил себе волосы "ненормальной длины" (в таком случае не связано ли нормальное по нынешним временам отращивание волос с тем, что "страх" распространился, овладел множеством людей?), так что один из его друзей, "несмотря на его протесты, прислал к нему на дом парикмахера".

Нервное истощение, говорят в один голос свидетели (подобное мнение разделяли также семейные врачи), и, не будь этого щадящего "современного" эвфемизма, некоторые употребили бы слово "безумие". Но нервное истощение или безумие — не проходной двор: захотел — вошел, захотел — вышел. Майорана же обнаруживает способность по своей воле возвращаться к тому, что Амальди называет "нормальной жизнью". И вести себя так побуждает его, на наш взгляд, "нормальное" желание сделать назло, внезапно проявившееся резкое расхождение с Ферми и с "ребятами с улицы Панисперна" — теперь уже профессорами, со всеми теми переменами во внутренних стратегии и тактике, а также бытовых привычках, которые проистекают в Италии (да и не только здесь) из профессорского статуса и участия в академической жизни. К сожалению, приходится сказать, что версия "нормализации" Этторе Майораны, выдвинутая академическими кругами, — будто бы участвовать в конкурсе на должность профессора кафедры теоретической физики убедили его именно Ферми и прочие друзья — является в известной степени мистификацией. На самом деле при объявлении конкурса на замещение трех профессорских постов ставка делалась не на участие Майораны, а на его отсутствие; решение участвовать возникло у Майораны, на наш взгляд, внезапно, из желания спутать строившиеся за его спиной планы, где ему не отводилось никакой роли. Наивно нарушая своеобразный заговор молчания, Лаура Ферми рассказывает, как все происходило на самом деле. Тройка победителей была, как обычно, преспокойно определена еще до окончания конкурса; они шли в следующем порядке: Джанкарло Вик — первый, Джулио Рака — второй, Джованни Джентиле-младший — третий. "Для рассмотрения квалификации кандидатов была образована комиссия, в состав которой входил и Ферми. Но тут произошло нечто непредвиденное, сделавшее напрасными все предварительные расчеты: неожиданно, ни с кем не посоветовавшись, свою кандидатуру выставил Майорана. Чем это грозило, было вполне очевидно: он прошел бы первым, а Джованнино Джентиле в тройку бы не попал". Ввиду такой опасности философ Джованни Джентиле обнаружил энергию и предприимчивость под стать этакому папаше семейства откуда-нибудь из-под Кастельветрано: под его нажимом министр национального образования отдал указание временно конкурс прекратить; он был продолжен после изящного устранения из числа соискателей Этторе Майораны, утвержденного профессором кафедры теоретической физики Неаполитанского университета за "общепризнанные заслуги" на основании закона, принятого когда-то министром Казати и вновь введенного в силу фашистским режимом в 1935 году. Так все уладилось. А Майорана, участвовавший в конкурсе только затем, чтобы язвительно подшутить над коллегами, был вынужден на самом деле вернуться к нормальной жизни. Коллеги же после его исчезновения решили, что он сбежал в панике, в шоке от того, что приходится преподавать, общаться с людьми.

Иначе говоря, получил поделом.

VIII

Таким образом, из самолюбия, из желания досадить другим он привел в действие систему, пленником которой стал сам. Безусловно, он ощущал себя теперь в западне — в западне "нормальной жизни", принуждавшей его двигаться вперед, публиковаться, держаться на уровне тех "общепризнанных заслуг", за которые он получил профессорскую должность, — в общем, регулярно и непрерывно заниматься тем, от чего он всегда уклонялся и чего в последние годы решительно, словно выполняя данный зарок, избегал. Теперь ему приходилось работать на равных с Ферми.

Конечно, он испытывал затруднения, связанные с необходимостью преподавать — читать лекции, общаться, быть на виду. Но, судя по письмам к родным, по воспоминаниям сестры и тех, кто в тот период мог близко его наблюдать, преподавание не так уж его тяготило. Курс его лекций слушали немногие — это наверняка облегчало ему задачу; один человек — внимательно, с интересом, что должно было его ободрять.

В эти первые три месяца 1938 года вся его жизнь в Неаполе проходит между гостиницей и Институтом физики. После лекций подолгу беседует о физике с директором института Каррелли. И хотя