Детектив и политика 1990 №5(9) - [35]

Я посмотрел на стену и прочитал: F-16 — экипаж — один человек; практический потолок — 18 тысяч метров; максимальная скорость 1400–2100; максимальная перегрузка 7–8 единиц. Вооружение: пушка "Вулкан", бомбы, НУРСы. Потом подумал: неужели этот человек испугался журналиста? Или история, рассказанная мне про него, — ложь?

Суть ее заключалась в следующем: несколько месяцев назад он в паре с ведомым пошел на север наносить БШУ по кишлаку, где засела банда. Через несколько секунд после сброса бомб ведомый крикнул в СПУ': "Кажись, промазали…" Оба штурмовика сделали противоракетный маневр, спрятались в облаках, развернулись, но пошли не на кишлак, а домой — в Баграм. Лишь на подлете ведомый дождался ответа: "Ну и слава богу, что промазали".

В июне 86-го, находясь здесь же, в Баграме, я, помнится, подсел к одному мальчиковатому летчику. Из кармана его бежевых летних брюк наивно торчала огоньковская книжечка повестей Экзюпери. Взгляд светлых, как небеса, глаз был мрачным. Потерянно кривились ранние горизонтальные морщинки на тонкой коже лба. Я открыл было рот, чтобы задать очередной вопрос, но не спросил, а выдохнул его: мне на плечо положил свою сильную руку политработник. "Оставь парня, — посоветовал он, — не бери у него интервью. Это наш пацифист. Любит, понимаешь, думать".

…Баграмская авиация работала денно и нощно. В среднем она сбрасывала за сутки около 200 тонн боеприпасов. Бывало и больше. Например, в период обеспечения операции "Магистраль"". Тогда ежедневный расход боеприпасов достигал 400 тонн.

Непросто жилось баграмским летчикам. Они рисковали не только в воздухе, но и на земле. Обстрелы РСами участились со второй половины августа 88-го. Особенно тяжко пришлось 13 ноября и 26 декабря.

По другую сторону аэродрома обосновались афганские летчики. Им тоже приходилось несладко. Особенно если учесть, что недели через две вся советская авиация должна была подняться и уйти в Союз, оставив их наедине с оппозицией.

— Национальное примирение — что это? Почему? — спрашивали они, разводя сухими коричневыми руками. — Почему примиряемся с врагом? С врагом дерутся!

Двадцатисемилетний майор Амин медленно встал из-за стола, и все затихли.

— Я, — сказал он и утопил тонкие пальцы в густой бороде, — начальник ОТП " полка. Шесть лет назад окончил летное училище в Союзе. За пять лет я налетал тысячу пятьсот часов. Ты мне можешь верить. Я солдат Халька. Объясни, почему мы врага раньше звали бандитом, потом басмачом, потом террористом, затем экстремистом, дальше — непримиримым, а сейчас — оппозицией. Но ведь с оппозицией не воюют!

В глазах его вспыхнули два вопросительных знака.

— А кадровый политика?! — Он встал со стула, быстро и нервно заходил по комнате. — Почему так много продажных людей командуют нами? Прислали вдруг в Баграм человека и дали ему МиГ. А он перелетел в Пакистан. Почему нам его дали? Я всегда знал, что он предатель. Он всегда промахивался, не попадал по кишлаку, хотя всем известно было: там банда сидит… Но нас убеждали, говорили, что он революционер. Почему так?

Он подошел к карте, висевшей на стене, и прислонился к ней тощей, узкой спиной.

— Вы уходите! — выкрикнул он. — Мы все равно будем воевать. Но если нам опять плохо, вы придете помогать афганский друг?

Амин помолчал, а потом подошел совсем близко ко мне, спросил:

— Придете?!

От этого вопроса холодок пробежал по спине.

Поздно вечером того же дня я вылетел из Пули-Хумри на паре вертушек в Найбабад, где расположился резервный КП 40-й армии.

XV

Погода была паршивой. Вертолет мотало и трясло, словно грузовик на проселочной дороге: зубы отчаянно выстукивали чечетку.

Рядом со мной летел прокурор из бывшего Кундузского гарнизона — человек с аккуратными черными усиками, быстрыми внимательными глазами и слегка скошенным на кончике носом. Из одного кармана он достал портативный фонарик, из другого — мятый нераспечатанный почтовый конверт. Наведя на него луч жидкого желтого света, чертыхнулся:

— Сучьи сыны! Прокурорам не доверяют… Опять! — в голосе его слышалась тихая, сдавленная злоба. — Полюбуйтесь-ка…

Прокурор протянул мне конверт с жирным штемпелем: "Поступило со следами вскрытия. Оператор УФПС"[26].

— А вот предыдущее — от жены. — Он сунул юркую руку под ремень подвесной парашютной системы, крестом обхватившей его грудь, и достал из кармана пожухлый конверт. Я разглядел на нем другой штемпель: "Поступило в грязном виде. Оператор №…"

— Как-то я не вытерпел, — опять заговорил прокурор, ища своими глазами мои, — вызвал фельда, отчитал его: "Что за хамство?! Я же прокурор, полковник, в конце концов!"

— А что фельд? — спросил я, возвращая конверт.

— Говорит, что не он читает, а спецслужба в Алма-Ате… Вы, кстати, вооружены?

— Только этими двумя, — ответил я и показал два кулака. — А вы?

— Есесьно! — лукаво улыбнулся прокурор и похлопал по кобуре. В ней лежал пистолет Стечкина.

— И вон еще, — он кивнул на сиденье. Там трясся новенький автомат с подствольным гранатометом. Чуть позже я разглядел на полковнике нагрудник, плотно набитый магазинами для АК и гранатами.

— Вы самый вооруженный человек в Афганистане, — заметил я. — Мне страшно сидеть с вами.