Детдом - [52]

– Я так не понимаю. Ты по-русски скажи, – попросила Ольга.

Молодой человек задумался, а потом по всему его сильному телу вдруг прошла крупная дрожь.

– Оленька моя… птенчик мой звонкий, птичка моя голосистая… – сказал он странным, высоким и одновременно грудным голосом.

Ольга изо всех сил оттолкнула его руками и пронзительно закричала.

– Ольга, нет! – крикнул в ответ Кай и рванул на груди застежки джинсовой рубашки. Вырванные с мясом металлические пуговицы посыпались на пол и заскакали от подоконника, как будто комната целиком была наклонена в сторону двери. – Смотри!

– Ольга!!!

От сильного удара дверная задвижка отлетела со скрежетом, дверь стремительно распахнулась, ударившись об угол кровати. В открывшемся проеме стоял Владимир, а за его спиной – Дмитрий и Олег. Владимир смотрел исподлобья и как будто бы не верил увиденному. Дмитрий тянул длинную шею. Глаза Олега метали голубые молнии ацтекского идола.

Открывшаяся их взору картина в общем-то не оставляла места для толкований. Кай в распахнутой на груди рубашке, наполовину обнаженная девушка с остановившимся взором, судорожно сцепившая кисти рук в попытке прикрыться от чужих взглядов.

– Девочка, что он… – начал Олег.

Сценам с подобным уровнем неловкости любые слова противопоказаны, и потому никто из вошедших, разумеется, не ожидал, что Ольга или Кай станут что-нибудь объяснять. Однако, к удивлению присутствующих (их количество постепенно увеличивалось за счет подходивших из коридора), Ольга заговорила.

– Ничего, – каменным голосом произнесла она. – Он – ничего. Я сама хотела. Ты слышишь, Владимир? Все – я сама.

Никто не знал, что делать. Настя Зоннершайн, вся какая-то зеленоватая и похожая на деталь растительного орнамента, держала за рукав Олега. Олег пытался вырваться и несколько раз что-то начинал говорить. Остальные безмолвствовали. В конце концов ситуацию неожиданно разрулил новый русский, со значением переглянувшийся со старшим белорусом. Решительно пройдя в комнату, он обнял Кая за плечи и сказал:

– Вот что, пацан, бери-ка ты сейчас свои шмотки и пошли ко мне наверх.

Кай спокойно подчинился. Выходя, он на мгновение встретился взглядом с Владимиром. «Ох, и ни черта же себе!» – подумали большинство присутствующих. Анжелика, Олег и один из белорусов-шабашников (окончивший в юности философский факультет Минского университета) подумали о мифологемах и архетипах.

Старший белорус с той же хозяйской решительностью вытолкал из комнаты всех остальных и закрыл дверь, сам оставшись внутри.

– Одевайся, девонька, – сказал он, присаживаясь на застеленную кровать и отвернувшись. От окна за его спиной слышался металлический шелест, как будто бы там работал какой-то довольно сложный и тонкий механизм.

– Тебя Олюшкой звать? – спросил мужчина и, не дождавшись ответа, добавил. – У меня доча чуть постарше тебя будет. Тоже надурила немало… Ты-то с этим пошла, чтоб тому доказать, так?

– Да. Нет, – сказала Ольга за его спиной.

– Вот, – усмехнулся белорус. – И говорите мне после этого, что бабы не дуры, а такие же умные, как мужики. Поди-ка сюда.

Ольга, уже полностью одетая, подошла к нему.

– Вы что, правда все детдомовские? – спросил белорус, снизу вверх глядя на девушку. Ольга молча кивнула.

– Эка как! – крякнул дядька, за руку притянул девушку к себе, усадил на колени и долго качал, что-то негромко напевая по-белорусски. Ольга тихо и расслабленно плакала.

Глава 9

Настя Зоннершайн опиралась локтем на подголовник дивана и длинными пальцами держала собственный слабый подбородок, как купчихи с картин Кустодиева – чашку с горячим чаем.

– Если бы я стала венчаться, никогда – в белом, – сказала она.

– Отчего же, Настя? – заинтересованно спросил Олег. – В белом, это – традиционно.

– Не хочу, – флегматично ответила девушка. – Цвет операционных комнат, скользкий цвет. Ничего нет или ничего не стало.

– Вы имеете в виду: в белом – непроявленность или развоплощенность? А как же, белый – символ чистоты? Цвет снега?

– Да плевала я на такую чистоту… Ой… Я хотела сказать, что где-то слышала: чукчи или кто там на севере живет, никогда не скажет – снег белый, у них там слов двадцать обозначают оттенки. Вы, Олег, разве видели когда белый снег?

– Пожалуй, нет. Но – что же вы, Настя, предпочитаете?

– Я бы выходила замуж в розовом. Такой, знаете, хороший, насыщенный цвет, когда у маленьких лопоухих мальчишек солнце сквозь уши просвечивает…

– Чудесно! Чудесно, Настя! – ласково засмеялся Олег. – Я сам в детстве был ужасно лопоухим. В младшей школе меня даже дразнили. Потом это как-то куда-то делось…

– Значит, у вашего сына будут такие же уши, – сказала Настя. – Он пойдет весной в школу по лужам. Коричневый ранец, желтое солнце в колючих слепящих иглах, и розовые уши.

Олег несколько раз сжал и снова разжал кулаки.

– Увы, Настя! У меня есть дочь Антонина, а Кай достался мне подростком, и сейчас он уже совсем взрослый… У меня не будет…

– Отчего же нет? Да, если вы теперь захотите. Можно без розового платья, – спокойно сказала Настя, встала, выпрямившись во весь рост, и несколько даже повернулась из стороны в сторону, как будто бы демонстрируя товар с разных сторон. Олегу показалось, что сейчас она улыбнется, чтобы показать зубы и, защепив пальцами, приподнимет подол длинной цветастой юбки, обнажая икры и лодыжки.