Десятый крестовый - [32]

— «Золотая сосна» — ну и названьице для болота! — пробормотал Филип. Он прошлепал босиком по полу, выключил свет, полез на верхнюю койку.

— Все штаты клюквой обеспечиваем, — с усмешкой произнес Джексон в темноте. — У нас либо клюкву собирают, либо выдирают мох сфагнум, где топь и костоломка. Тем и живут.

Он произнес не «топь», а «тобь».

— А что это, «топь», «костоломка»? — поинтересовался Филип.

— «Тобь» — такое болото, где старые дубы гниют. А «костоломка» — то же болото, только там кедр светлый. Местечко у нас — дай боже! Как школу закончил, всего и выбору-то, либо клюкву, либо мох собирай. Братья у меня по клюкве, отец по мху. А меня и от того, и от другого воротит, вот я и слинял оттуда. Теперь в дебрях кукую, в Колорадо. Гол как сокол. Неплохо преуспел за шесть лет, а?

— Сколько тебе? — спросил Филип.

— Двадцать четыре.

— Я думал, больше… — протянул Филип.

— Мы с Пустоши все такие…

Джексон умолк, наступила долгая глухая тишина. В щелях тесовой крыши гулял ветер, слабо поскрипывали доски, будто палуба корабля при качке. Вот скрипу стало вторить всхрапывающее посапывание снизу. Джексон спал и, вероятно, видел во сне магазин Базби и свои бескрайние болота между Филадельфией и берегом Атлантики.

Лежа на жестком тонком матраце прямо под темными балками крыши, Филип вдруг очень четко все представил: именно такие, вроде Джексона, парни из самой глубинки Америки и составляют основной резерв «Десятого крестового». Достаточно найти человека, у которого ничего за душой, вселить в него искру надежды, и он с радостью заложит им и душу, и мысли, и сердце. Так случилось с Хезер. Мечта стать великой балериной столкнулась с действительностью, что означало: как бы способна Хезер ни была, до истинного таланта ей далеко.

Но вместо того, чтобы открыто посмотреть правде в глаза, она схватилась за очередную иллюзию и сама, по доброй воле примкнула к отшельничьему клану святош, существ с ранимыми душами, готовых без оглядки отречься от самих себя, чтоб не думать о будущем, отдав себя во власть чьей-то хозяйской воле-любви — Матери Терезы, Матери Настоятельницы…

Филип вспомнил, что говорила Сара, когда они летели из Чикаго в Денвер: почти всегда религиозные секты и группы строятся на узах некоего родства, жажды родительской опеки. Так, члены возникшей в Калифорнии секты йога Бхаджана — называли Бхаджана «отцом»; Сун Мюнь Муна, идеолога «Объединяющей церкви», зовут «отцом», «истинным родителем». Последователи Клэр Профит и ее «Универсальной церкви» именуют учредительницу «Мама-гуру»; «отцом» звался и Рон Хаббард, основоположник «сайентологии». Предводительницу группы «Обитель веры» Элинор Дейрис называли «Мать Дейрис». Джина Джонса, лидера группы «Храм народа», вдохновителя массовых самоубийств в столице Гайаны Джорджауне, нередко величали «папа».

— Так же чтили и Гитлера! — сказала Сара.

— Все Гитлер у вас на уме! — с улыбкой вставил тогда Филип.

— «Отец мой, отче, данный мне господом, сохрани и защити меня во веки веков!» — этими словами начиналась утренняя молитва в детских садах Германии в тридцатые годы, — отвечала Сара.

И сейчас, лежа в темноте, прислушиваясь к крепчавшему ветру меж сосен, Филип все еще до конца не мог поверить в происходящее. Так похоже на детские забавы — форма, листовки, примитивные лозунги. Но, с другой стороны, может быть, именно в этом примитивизме и вся соль? В мире, насыщенном сложными проблемами, только самый простой ответ станет желанным, в особенности для одиноких, бесправных, опустошенных. Как быстро просвещенные умы забывают, что перевороты и войны затеваются людьми заурядными, а за ними идет, выкрикивая лозунги, толпа.

— Зиг хайль! — прошептал Филип в темноте. — Спаси господи…

Его разбудил чей-то незнакомый голос. Филип открыл глаза: перед ним тускло горела голая лампочка на гибком шнуре.

— Одежда в большом мешке, личные вещи в маленьком. Запомни, твой номер «пятьдесят шесть». Забудешь, тогда не найти концов. Ясно?

— Да, но…

— Приятеля разбуди. Кормежка через десять минут. Да скажи ему, не забудь, его номер «восемьдесят восемь».

— Угу! — отозвался голос Джексона.

Повернув голову, Филип увидел, как маленький толстяк с белесой, как рыбье брюхо, физиономией, сплошь усеянной юношескими угрями, выходит из домика, перекинув через плечо два рюкзака и одной рукой таща два рюкзака поменьше. Свободная роба, типа той, что носят хирурги, — светло-зеленые штаны на тесьме, такая же рубаха без застежки, с короткими рукавами.

— Кого еще черт принес? — пробурчал Филип, как только захлопнулась дверь.

Джексон спустился с нар, и Филип в удивлении уставился на него: тот оказался точно в таких же светло-зеленых штанах.

— Сказал, что из прачечной, — пояснил Джексон. — Нашу одежду забрали стирать и все личные вещи. Пока мы тут будем, их запрут в сейф в главном корпусе. Говорит, вроде чтоб сохранность гарантировать…

— Он что, и мое все позабирал? — вырвалось у Филипа.

— Ну да. Оставил тебе то же барахло, что и мне. Да, твой номер «восемьдесят восемь»!

— Черт! — выдохнул Филип.

Скользнув к краю нар, он спрыгнул на голый дощатый пол. Холодно. В одних трусах метнулся к складному стулу. Не осталось даже ботинок. Вместо его одежды на стуле лежала аккуратно свернутая спецовка, точь-в-точь как на Джексоне, теплые шерстяные носки и пара видавших виды солдатских бутс.