Десять встреч с мужеством - [17]
Поэт говорил от имени своего поколения, от имени миллионов комсомольцев. И когда 22 июня 1941 года на наши города упали бомбы — сотни тысяч заявлений от добровольцев легли на столы военкоматов.
Оружие выдавали. И комсомольцы уходили на фронт, шли в ополчение, в истребительные батальоны и партизанские отряды. Они очень хотели жить, но… они бросались под танки, они закрывали телом амбразуры дзотов, ложились на пулеметы. Они стояли насмерть. Во имя жизни. Во имя коммунизма.
1941
Родина-мать позвала,
и комсомольцы-курсанты
Подольского военного училища,
как и весь народ,
выступили на защиту страны.
ДВЕНАДЦАТЬ ДНЕЙ ОДНОГО ГОДА
И. С. Стрельбицкий,
генерал-лейтенант артиллерии запаса
Когда «юнкерсы» отбомбились и ушли на запад, на том месте, где бомбы ложились почти одна в одну, несколько минут еще висело низкое бурое облако. Потом оно поредело, и тогда снова стал виден дот — плоская белая черепаха.
Гитлеровцы не прятались. Они как высыпали четверть часа назад из рощи, чтобы посмотреть на работу «юнкерсов», так и стояли теперь вдоль всей опушки: ждали, оживет ли советский дот. Дот молчал.
Между немецкими орудиями стояли и танкисты и пехота. Все пристально всматривались и дот. Он был на виду. Прежде его закрывали дома села Ильинского, но они выгорели, открыв и речную пойму, и двадцать три подбитых танка на ней, и дот на противоположной стороне речушки.
Дот молчал. Вчера он еще вел дуэль с батареями, но сегодня огрызался лишь изредка — видать, на исходе были снаряды. Последние два выстрела оттуда раздались час назад. Одним из них сорвало гусеницу с танка, от другого танк вспыхнул. Двадцать третий — он еще слабо дымился.
Немецкие офицеры, на всякий случай прячась за полуобрушившуюся кирпичную степу школы, рассматривали дот в бинокли. Один из офицеров подошел к зенитной батарее. Длинные стволы опустились, наводчики тщательно прицеливались. Залп! Снаряды взметнули землю рядом с дотом, а один огненным шаром полыхнул на железобетоне.
Гитлеровцы радостно загалдели.
Снова приникли наводчики к прицелам. Залп. Потом снова залп… Целились в зияющее темное отверстие — амбразуру. Целились, как в тире. Огненные шары лопались на поверхности дота — и вдруг глухой взрыв, словно из-под земли. И сразу же еще, еще…
Из дота повалил дым.
Опушка ответила восторженным ревом. Эсэсовец побежал в рощу, и почти сразу оттуда выполз танк, следом второй, третий… Они вытягивались в одну колонну. Пехота, разбираясь по подразделениям, шла через пожарище, через луг к реке.
Они шли вперевалку, «завоеватели» Франции и Польши, вчерашние «герои» Африки, мечтающие завтра хозяйничать в Москве, шли, подоткнув полы шинелей за пояс, чтоб не мешали шагу. Сотни вымуштрованных, отменно знающих свое дело людей-автоматов. Шли, вминая тяжелыми солдатскими сапогами взрыхленную снарядами землю Подмосковья. Казалось, нет силы, что смогла бы остановить их…
И вдруг раздался выстрел. Одинокий орудийный выстрел. Он бы остался незамеченным, не окажись исключительно удачным: головной немецкий танк вдруг рвануло столбом пламени. Еще от одного снаряда взметнулась земля на обочине дороги.
Остановилась танковая колонна. Остановились изумленные солдаты. Что это? Разве мертвые стреляют?..
II тогда, как ответ на все вопросы, раздался еще выстрел. Из винтовки. Этот звук немцы хорошо знали — звук выстрела русской трехлинейной винтовки. И один из автоматчиков — он уже спустился к самому берегу — неловко плюхнулся в воду.
Это было несерьезно: против танков — с винтовкой…
Но прошло пять секунд — ровно столько, чтобы перезарядить винтовку и прицелиться, — и после второго выстрела еще один солдат покатился по земле.
— Вперед! — орали гитлеровские офицеры.
И снова били по доту прямой наводкой зенитки, двинулись вперед танки, потянулись к разбитой амбразуре десятки дымных строчек — трассирующих пуль…
Это было.
В октябре 1941 года.
В 130 километрах от Москвы.
Мощная, обладающая огромной инерцией, гитлеровская военная машина, броневой кулак из сотен новейших танков, на пути которого все выпахивалось бомбами, снарядами, минами, сзади подпираемый тысячами и тысячами опытных, увешанных автоматическим оружием солдат, — эта машина вдруг забуксовала, остановленная старенькими пушчонками, которые можно было по пальцам перечесть, «максимами» и трехлинейными винтовками.
Впрочем, необходимая деталь: винтовки, пулеметы, пушки были в руках у московских и подмосковных комсомольцев, в совершенстве владевших своим оружием. II чудо свершилось. Чудо свершили они.
Я, старый советский солдат, начавший свою военную «карьеру» в гражданскую войну, имею право называть их сынками. Да как же иначе? Большинству было семнадцать-восемнадцать лет, реже двадцать, хотя были такие, что уже успели окончить техникумы и институты, как теперь их называют, молодые специалисты.
Помню, как в страшный, тяжелый день 15 октября ко мне на КП примчался один из них — взъерошенный, глаза горят, трофейным автоматом размахивает от возбуждения.
