Десять тысяч - [41]

— Стой! — отчаянно закричала Инна ему вслед. Он оглянулся, но даже и не подумал затормозить.

Ну что ж, дурачок, сам виноват! Не хочешь по-хорошему — будет тебе по-плохому! Она не теряла времени — подняла пистолет, навела на цель и спустила курок. Раскат грома в подземной тиши прозвучал оглушительно; оборванец на миг обернулся, бросил короткий взгляд на свою преследовательницу — и со всех ног понёсся к спасительному повороту. Ну неужели же я всю жизнь буду такой неумёхой? — подумала Инна. Она прицелилась ещё — и нажала ещё. Вор продолжал убегать; ну всё, сказала сама себе, в конце концов, терять мне нечего. Она выстрелила снова он всё ещё уходил; ну ничего, гад, ничего! — без всякой паузы она нажала на спуск ещё раз… и ещё… и ещё…

Он упал, когда до угла оставалось каких-нибудь пару шагов. Очевидно, был не мёртв — только ранен; Инна уже спешила к нему. Вор повернулся к ней лицом: сам весь трясся, как в лихорадке; рваная дыра наблюдалась на бедре, другая — возле левого плеча, совсем недалеко от сердца. Она подошла ближе и надменно смотрела сверху на того, кто ещё недавно пытался ей угрожать.

— П-пожалуйста! — бормотал оборванец. Голос был весь перепуганный и какой-то изломанный — как и сам его обладатель, который теперь скорее напоминал обессилевшего затравленного волка. — П-пощади! В-вот чемодан, з-забирай!.. Забирай, ух-ходи, я не трону… Б-больше ник-когда, обещаю… П-пожалуйста!..

Как будто её хоть сколько-нибудь интересовало его «никогда»! Инна окинула его взглядом снежной королевы — всю его сжавшуюся, казавшуюся теперь такой беспомощной фигуру. Дико расхохоталась; прицелилась.

— Н-не н-надо! — закричал несчастный вор, срывая свой слабый голос; подземелье отвечало тусклым унылым гулом.

— Никому нельзя доверять, — её слова звучали так же холодно, как выглядела она сама. Затем пуля ударила его в сердце.

Оборванец чуть дёрнулся напоследок, негромко вскрикнул и затих. Инна шагнула вперёд, за «дипломатом»; остановилась: а если он ещё жив? Как там полагается — контрольный в голову? Снова прицелилась и нажала — пистолет не издал ни звука.

Выходит, на этого бандита она растратила весь свой боезапас? Ну и чёрт с ним! Она отшвырнула прочь бесполезное теперь оружие — левая рука наконец освободилась: она была уже совсем ни на что не годна и только болталась на плече, как гроздь винограда. А ведь это, действительно, просто, подумала Инна. Когда знаешь, что иначе нельзя — то просто… А мне иначе было нельзя — ведь правда? Ну правда же? Ещё бы это не было правдой, ах-ха-ха! Я — чужая, повторила уже в который раз. А потусторонний голос глубоко внутри вдруг спросил: кто же ты теперь фанатичка? Или уже маньячка?

Она продолжала бежать, скакать, лететь по коридорам. Ничто уже не имело значения. Ни мороз, ни все прочие возможные и невозможные препятствия и страхи — ничто, только выход. Инна рвалась к предполагаемому выходу; в голове бессмысленно вертелась фраза: чужие здесь не ходят. Тут же она переложила её под музыку и принялась петь про себя:

«Чужие здесь не ходят,

И там они не бродят

Из подземелья мрачного

На свет они выходят!»

Напевая эту песенку, безумно уставшая, истерзанная, замёрзшая, но всё ещё живая и полная убийственной энергии, она уносилась в неизвестность.

Всему рано или поздно приходит конец, и бурный поток подземных странствий юной Инночки тоже когда-нибудь должен был достичь своего конца. Каким он будет — гремящим водопадом, или же вечной мерзлотой? Пока больше похоже на второе, подумала она и глухо рассмеялась. Неизвестно ещё, каким станет самый конец, но сейчас она упёрлась в тупик. Впрочем, это был всё же не совсем безнадёжный тупик. На полу обнаружился рычаг, что-то вроде насоса — широкая вертикально стоящая палка с поперечной ручкой. Для чего он может быть нужен? Инна схватилась за ручку обеими ладонями — и тут же вскрикнула: насколько же она промёрзла! Нет, решила, я всё же попытаюсь. Стиснув зубы, взялась ещё раз, потянула вверх — та поддавалась с трудом, — затем вниз… Что-то громко лязгнуло, заскрипело, вся площадка под ней содрогнулась — и сдвинулась вниз сантиметров на десять. Значит, сообразила Инна, это лифт. Только обычные лифты автоматические — а этот ручной. Качаешь насос, и опускаешься вниз — никаких сложностей.

Она оборвала ткань с подола юбки, плотно намотала на ладони. Снова взялась за ручку: вот, теперь уже не так холодно, теперь можно и покачать. Сделала глубокий вдох — и пошла. Первые несколько раз дались тяжело — механизм явно не использовался уже давно, весь заржавел и сопротивлялся ей; к тому же, почти вся нагрузка приходилась на одну только правую руку. Но постепенно он разработался, и стало легче. Инна вошла в ритм: раз-два! раз-два! горе не беда, кругом холода! Подстроила дыхание под движение рук, под движение всего тела — и скоро уже приноровилась. С каждым качком лифт продвигался не больше чем на длину ладони — но, пусть и понемногу, он планомерно уходил всё дальше вглубь земли, и огонёк наверху становился всё более тусклым. Здесь, в шахте, света не было вообще, но тьма уже не пугала Инну. Осталось ли в этом мире ещё что-то, способное напугать её? Она не имела понятия; впрочем, её это и не интересовало. Она сама уже была как автомат, как часть механизма, неотделимая от него — от насоса, от лифта, от шахты и даже, может быть, от всего подземелья. Не чувствуя ни усталости ни боли, она только двигалась в непрерывном, жёстком, страшном ритме: вверх-вниз, вверх-вниз… раз-два! горе не беда! где-то там — выход, а здесь — холода…