Десять мужчин - [8]

— Это все спектакль. Не пьеса, а чистейший депрессант. Космическая черная дыра. — Уныние не повлияло на его безупречный выбор слов.

— Уверен, что это никак не связано с замечанием твоей мамы?

— Каким замечанием? — рассеянно отозвался он и продолжил, будто и не слышал вопроса: — Думаю, дело в не…

— Несварении? — встряла я, поскольку ресторанный ужин тем вечером переварить было не проще, чем пьесу.

— Нет, диспепсия меня в последнее время не беспокоила.

— Тогда в чем дело?

— В неуверенности, — бесцветно отозвался он.

Одно из двух: либо Мама вычислила колебания сына по отношению ко мне раньше, чем он сам, либо посеяла зерно сомнения. В любом случае я заполучила рохлю вместо мужчины. Остаток пути мы проделали в молчании, и едва входная дверь закрылась за нами, его руки тисками сжали мои плечи, а лицо вмялось в мою шею. Повисшее на мне мертвым грузом тело давило к земле.

— Ты расстроен? — спросила я, пытаясь приподнять его голову. Мне нужно было увидеть его глаза, но он отводил взгляд.

— Я что-то сам не свой. — Он наконец отклеился от меня и, упорно глядя в пол, примостился на краешке дивана.

Я вдруг поняла, что в моем присутствии Девственник иначе и не садился. Я связалась с человеком, решительности которого не хватало даже на то, чтобы устроиться поудобнее.

— Чаю хочешь?

— С удовольствием, дорогая. — Он поднял голову, не иначе как из благодарности за смену темы, но тут же уронил вновь.

— И давно это у тебя? Чувство неуверенности?

— Не знаю. О чувствах я не думаю.

— Никогда?

— Во всяком случае, намеренно. Чувства не настолько важны. По-моему, твоя вера в важность чувств ошибочна. Чувствами наслаждаются те, кому больше не о чем переживать. — Он обжег меня взглядом.

— Если этим ты хочешь сказать, что чувства — это отличительный признак развитой цивилизации, то их можно назвать достижением человечества.

Мы замолчали. Он снова уставился в пол. Ей-богу, создавалось впечатление, что кто-то умер.

— Ты несчастлив, верно? — сказала я, констатируя очевидное.

Ответа пришлось подождать.

— Я помню, когда был счастлив в последний раз. Я шел от дома к метро, — наконец сказал он тихо, задумчиво.

— Когда это было?

— Во вторник исполнилось ровно четыре недели.

— Предположим, сейчас ты очутился бы дома и тебя ждала бы прогулка к метро. Ты был бы счастлив?

— Не знаю.

Я протянула ему чашку с чаем (почти кипяток, без молока, лимон нарезать потолще).

— Спасибо, дорогая. — И вдруг: — Возможно, я был бы счастлив, если бы мы просто встречались.

— То есть?

— Ну… встречались. Скажем, раз в неделю.

— Раз в неделю?

— Ну… или два. Откуда мне знать, как часто положено приглашать девушку на свидание?

Он поставил меня в тупик. Похоже, все было сказано. Без единого слова мы отправились в постель.

* * *

Назавтра, открыв глаза, я прижала ладони к животу под простыми белыми трусиками. Без двадцати шесть утра я была разбужена толчком из самых глубин моего тела. Впервые в жизни. Глядя на лицо Девственника в неярком свете утра, я вспоминала вчерашний разговор. Достойный экземпляр давал задний ход. Его устраивали еженедельные свидания, не более того. А мои яичники взбунтовались, распаленные мучительной близостью идеального семени.

«Слышать ничего не желаю ни о каких свиданиях», — взывало ко мне мое чрево. Оно ведь безжалостно, ему плевать на приличия, брак, даже на Любовь. Ему и на Девственника, собственно, плевать — за исключением спермы.

Но как ни стремилось мое чрево к исполнению биологического долга и как ни услаждали слух речи Девственника о наследниках, мне требовался лишний довод. Накануне вечером, во время ужина перед театром, пока Девственник набирался негатива для грядущей депрессии, я наблюдала за прелестным ребенком: по уши в желтом фруктовом пюре, он азартно жевал бумажную скатерть. Материнский инстинкт — на поводу которого я не пошла — подсказывал мне схватить дитя, умыть, расцеловать и вручить маме.

«У тебя может быть такой же», — нашептывала первобытная частичка моего мозга, страдавшая по таким моментам, да чтобы длились они не пять минут в ресторане, а пока ребенок не научится есть, не размазывая пюре по лицу.

Девственник шевельнулся во сне. Мне хотелось поговорить, но было страшно представить, что мы можем сказать друг другу.

— Прошлой ночью ко мне не шел сон, — произнес он вдруг, не открывая глаз. — А ты спала как младенец, и от этого было еще хуже.

— Зато сейчас я не могу уснуть. — Невесть откуда взявшиеся слезы заструились по моим щекам.

— О-о! Не плачь, лапуля, — сказал он и обнял меня.

Несмотря на рыдания, сотрясавшие мое тело, на задворках сознания зудело недоумение насчет «лапули». Ничего подобного я от Девственника не слышала, это было слово не из его словаря.

— Знаешь, я подумала… Дальше так продолжаться не может. Ты прав. Давай будем просто встречаться. Раз в неделю.

— О-о, дорогая.

Он пододвинулся, согревая меня мягким теплом. Мы поцеловались, слившись губами, его руки заскользили по моему телу, и мы занялись любовью в первый раз за месяц: наилучшее начало конца. А потом, когда мы переводили дух, соприкасаясь щеками, плывя на волнах дремы, между нами словно возникла связь, какой прежде не было.