Десять лет в изгнании - [21]

Странная вещь: вскоре после заговора, устроенного роялистами, Сенат по приказу Бонапарта издал декрет о высылке ста тридцати якобинцев на остров Мадагаскар, а то и на дно морское: во всяком случае, с тех пор о них больше никто никогда не слыхал. Список этих якобинцев составлялся самым беззаконным образом; государственные советники вписывали в него одни имена и вычеркивали другие, а сенаторы эти решения утверждали.¹⁸⁰ Тех, кто не одобрял способ, каким был составлен этот список, порядочные люди убеждали, что в него вошли исключительно злодеи, повинные в страшных преступлениях. Возможно, но суду следует полагаться не на факты, а на закон. Там, где можно выслать беззаконным образом сто тридцать человек, там ничто не помешает — и мы с тех пор могли в этом удостовериться — обойтись так же с особами самыми почтенными. Вы скажете: их защитит общественное мнение. Общественное мнение? На что оно способно без помощи закона? Без наличия в государстве независимых органов власти? Общественное мнение выступало за герцога Энгиенского, за Моро и Пишегрю; смогло ли оно их спасти? Ни свободы, ни достоинства, ни безопасности не знать стране, где при виде несправедливости думают не о законе, а об именах. Всякий человек невинен до приговора законного суда, если же судьбу его решает не суд, то она должна внушать сострадание людям порядочным, да и всем прочим тоже. Однако Бонапарт действовал примерно так же, как члены английской палаты общин: там, если депутат оппозиции выходит из палаты, он просит одного депутата от правящей партии последовать его примеру, дабы силы обеих сторон оставались равными; точно так же Бонапарт старался обрушивать удары равно и на роялистов, и на якобинцев. То был единственный род распределительной справедливости,¹⁸¹ от какого он почти никогда не отступал. Таким образом он завоевывал любовь тех людей, чьей ненависти потакал. Мы увидим в дальнейшем, что он строил все свои расчеты на одной только ненависти, ибо знал, что она более постоянна, чем любовь. После революции дух партий свирепствует так сильно, что для обуздания его новому властителю следует делать ставку более на мстительность, нежели на корысть; всякий готов при необходимости предать того, кто думает так же, как он, лишь бы подвергнуть гонениям того, кто думает иначе.

Франция подписала с Австрией Люневильский мир; по этому первому договору Австрия лишилась только Венецианской республики, которую получила в возмещение за утрату Бельгии; так древняя царица Адриатического моря, долгое время пребывавшая гордой и могущественной, перешла от одного господина к другому.¹⁸² Почтение к истории Бонапарту неведомо; он полагает, что весь мир родился одновременно с ним.

Зиму я провела в Париже без тревог. К первому консулу я не ездила, с г-ном де Талейраном не виделась. Я знала, что Бонапарт меня не любит, однако тирания его в ту пору еще не сделалась столь нестерпимой, какой стала ныне. Иностранцы меня отличали; члены дипломатического корпуса бывали в моем доме ежедневно, и эта европейская атмосфера служила мне защитою.

Г-н де Луккезини, недавно приехавший из Пруссии, полагал, что правление во Франции осталось республиканским, и щеголял философическими принципами, перенятыми от Фридриха Великого; ему объяснили, что нынче мода переменилась и вспоминать стоит скорее науку придворного обхождения. Он повиновался, и притом очень скоро, ибо характер у него чрезвычайно гибок; жаль, что способности столь выдающиеся достались человеку с душою столь раболепной. Он заканчивает фразу, которую начал собеседник, либо начинает ту, которую, как ему кажется, собеседник намеревается закончить, так что убедиться в превосходстве его ума можно, лишь заговорив о событиях предшествующего века, о сочинениях древних, одним словом, о предметах, чуждых людям и вещам нынешнего времени.¹⁸³ Привычка льстить власть имущим извращает все таланты, какими наделяет человека природа.

Г-н фон Кобенцль, посол Австрии, был царедворец совсем иного рода, однако и он столь же страстно желал нравиться тем, кто находится у власти. Г-н Луккезини получил образование, подобающее литератору. Познания г-на фон Кобенцля в литературе ограничивались французскими комедиями, в которых он играл роли Криспена и Кризаля. Известно, что, находясь при дворе императрицы Екатерины Второй, он однажды получил донесения одетый старухой; курьер едва признал своего посла в этом наряде.¹⁸⁴ Г-н фон Кобенцль был человек на редкость заурядный; вечер напролет он твердил всем, с кем виделся, одну и ту же фразу; с кем бы он ни говорил, в речах его сквозило одно и то же радушие, за которым не стояло ни чувств, ни мыслей. Манеры у него были образцовые, умение вести беседу — достойное человека светского, однако переговоры такого человека с приближенными Бонапарта, проникнутыми мощным и суровым революционным духом, представляли собою зрелище весьма прискорбное. Дюрок жаловался на чрезмерную бесцеремонность г-на фон Кобенцля; ему не нравилось, что один из самых знатных вельмож австрийской империи запросто жмет ему руку¹⁸⁵ Эти дебютанты на поприще учтивости не могли поверить, что непринужденность служит признаком хорошего вкуса, ведь сами они, держась непринужденно, наделали бы чудовищных ошибок и потому в новых своих ролях почитали за лучшее вести себя надменно и чопорно. Статьи Люневильского мира г-н фон Кобенцль обсуждал с Жозефом Бонапартом. Тот, волею обстоятельств или благодаря природной остроте своего ума, одерживал верх. Он пригласил г-на фон Кобенцля в свой прелестный дом в Морфонтене; там же оказалась и я.