Десять дней в море без еды и воды - [8]

Этой ночью я с трудом различил в запутанной, бескрайней паутине звезд Малую Медведицу. Никогда я не видел столь звездного неба. На нем почти не было свободного места. А распознав Малую Медведицу, я уже боялся оторвать от нее взгляд. Бог весть почему, но с ней я не чувствовал себя таким одиноким. В Картахене, когда нам давали увольнительную, мы встречали рассвет на мосту Манга: Ра-мон Эррера пел, подражая Даниэлю Сантосу, а кто-нибудь аккомпанировал ему на гитаре. Сидя на каменном парапете, я всегда видел Малую Медведицу над склоном горы Серро-де-ла-Попа. Этой ночью на плоту я вдруг на мгновение перенесся на мост Манга, и мне показалось, что рядом поет под гитару Рамон Эррера, а Малая Медведица сияет не в открытом море, за двести миль от суши, а над Серро-де-ла-Попа. Я думал, что, наверное, сейчас кто-то смотрит на Малую Медведицу в Картахене, и мне становилось не так одиноко.

Моя первая ночь в море длилась особенно долго из-за полного отсутствия событий. Невозможно описать ночь на плоту, когда ничего не происходит и ты безумно боишься морских существ, а на руке у тебя фосфоресцирующие часы, которые поминутно притягивают твой взгляд. 28 февраля, в ночь, положившую начало моим скитаниям по морю, я смотрел на часы каждую минуту. Это было сущей пыткой. В отчаянии я решил их снять и сунуть в карман, чтобы не зависеть от времени. Когда я больше не смог бороться с собой и снова достал их, стрелки показывали без двадцати девять. Есть и пить еще не хотелось. Я не сомневался, что продержусь до завтра, пока не прилетят самолеты. Но боялся, что часы сведут меня с ума. В тоске я снял их с запястья, собираясь опять положить в карман… потом подумал, что лучше бросить их в море… Меня охватили сомнения. Как поступить? Но затем стало страшно, ведь без часов я буду один как перст. Я вновь нацепил их на руку и продолжал то и дело поглядывать на циферблат так же упорно, как днем глядел на горизонт в ожидании самолетов, пока не заболели глаза.

После полуночи мне захотелось заплакать. Я ни на миг не сомкнул глаз, даже не пытаясь заснуть. С той же надеждой, с какой я ждал появления самолетов, теперь, на рассвете, я пытался различить огни кораблей.

Битый час я пожирал глазами море, спокойное, бескрайнее, молчаливое… Но никаких огней, кроме, так сказать, «небесных лампад», не увидел. На рассвете совсем похолодало, и мне мерещилось, будто тело мое излучает сияние, поскольку накопившаяся во мне за день солнечная энергия вырывается наружу. На холоде обожженная кожа горела еще яростней. После полуночи у меня опять заболело правое колено, и я физически ощущал, что промок до костей. Но все эти ощущения были притупленными. Я думал не столько о себе, сколько о кораблях. А еще думал, что, стоит мне в этом безбрежном царстве одиночества, в этом глухо рокочущем море увидеть хоть один огонек корабля, я издам вопль, который будет слышен за тридевять земель.

Свет наш насущный

Рассвело гораздо быстрее, чем бывает на суше. Небо побледнело, звезды понемногу исчезали, а я все переводил глаза с часов на горизонт. Обрисовались контуры моря. Прошло двенадцать часов, но мне не верилось. Не верилось, что ночь равна дню. Проведите ночь в море, сидя на плоту и поминутно глядя на часы, и вы поймете, что ночь неизмеримо длиннее дня. А когда наконец начнет светать, вы будете настолько измотаны, что даже не заметите рассвета.

Именно это произошло со мной в первую ночь на плоту. Когда забрезжил рассвет, мне уже на все было наплевать. Я не думал ни о воде, ни о пище. Не думал ни о чем, пока ветер не потеплел, а море не стало шелковым и золотистым. За всю ночь я ни на миг не сомкнул глаз, но тут как бы внезапно проснулся. Когда я лег, растянувшись на плоту, кости у меня ломило. Кожа горела. Но день был теплый и ясный, и на ярком свету, под шелест поднимавшегося ветра, я ощутил прилив новых сил. Я снова мог ждать. И у меня возникло чувство, что я совсем не одинок. Впервые за двадцать лет моей жизни я был совершенно счастлив.

Плот, как и прежде, плыл куда-то вперед. Впрочем, я не мог определить, насколько он продвинулся за ночь, ведь панорама вокруг не менялась, словно плот болтался на одном месте. В семь утра я вспомнил про эсминец. Там в это время завтракали. Я представлял, как мои товарищи сидят за столом и едят яблоки. Потом им подадут яйца. Потом мясо. Потом хлеб и кофе с молоком. У меня потекли слюнки, живот подвело. Чтобы отогнать мысли о еде, я по шею залез в воду на дне плота. Она холодила обожженную солнцем спину, и я ощутил прилив сил и бодрости. Я сидел в воде долго и все спрашивал себя, зачем, вместо того чтобы лежать на койке, я потащился на корму с Рамоном Эррерой? Подробно воссоздав в памяти трагедию минувшей ночи, я пришел к выводу, что вел себя как последний остолоп. Я стал жертвой катастрофы чисто случайно, ведь я не нес вахту и не обязан был торчать на палубе. Я подумал, что мне крупно не повезло, и опять почувствовал легкий укол тоски. Но, взглянув на часы, успокоился. День несся быстро: уже было полдвенадцатого.

Черное пятнышко на горизонте

Дело шло к полудню, в связи с чем мне снова вспомнилась Картахена. Не может быть, чтобы на корабле не заметили моего исчезновения! В какой-то момент я даже пожалел, что залез на плот: я вообразил, что моих товарищей давно спасли и только меня не смогли найти, поскольку ветер отнес плот в сторону. Я даже посетовал на судьбу за этот плот!