Десять десятилетий - [12]

Кто не менял средь наших дней

О-ри-ен-та-ции своей?

Да-а при всяческом режиме?

— Джимми!

Возникают и лопаются всевозможные бульварные газетки, театральные и юмористические журнальчики, бесчисленные кабаре, замысловато оформленные кабачки и подвальчики для литературно-театральной богемы, всякого рода студии и театры миниатюр. Процветает полуклуб-полукабак под бойким названием «ХЛАМ»: Художники, Литераторы, Актеры, Музыканты. Там всегда шумно и весело, выступают с чтением стихов поэты, поют артисты. Желающих тут же зарисовывают художники. Там, в «ХЛАМе», я впервые увидел Илью Эренбурга, привлекавшего всеобщее внимание не только огромной лохматой шевелюрой, но и громкой репутацией бежавшего от преследований царской полиции во Францию еще до Февральской революции. В Париже он занимался переводами старых и современных французских поэтов, а также изданием своих собственных стихов. Теперь он каким-то образом появился в Киеве и здесь, в «ХЛАМе», выступал с чтением своих «Стихов о России», из которых мне запомнился только рефрен: «Барабан! Барабан! Барабан!»

В Киев щедро доставляются немецкие газеты и иллюстрированные издания, среди которых известный мюнхенский сатирический еженедельник «Симплициссимус». Я рассматриваю его с большим интересом, изучаю рисунки мюнхенских корифеев Гульбрансона, Гейне, Тэнни, Шиллинга и других. Мастерство немецких сатириков производит на меня сильное впечатление, но издевательски-грубый, ультрашовинистический характер карикатур «Симплициссимуса» весьма неприятен. В стиле Тэнни я делаю для себя рисунки, в которых наблюдаемые мной в действительности типы немецких солдат и петлюровских вояк пытаюсь запечатлеть в обобщенных сатирических образах. Одновременно простым гульбрансоновским штрихом рисую дружеские шаржи на артистов и литераторов. Поддавшись искушению увидеть свою работу в печати, отдаю их в театральный журнальчик «Зритель». Там появляются мои дружеские шаржи на актрису Веру Юреневу, поэта Александра Вознесенского, известного театрального критика и режиссера Александра Кугеля и других лиц.

Невозможно разорвать культурные и литературные связи страны, подавить живой интерес киевской интеллигенции к художественной жизни Петрограда и Москвы. Преодолевая колючую проволоку русско-германского фронта, в Киев прилетают на крыльях поэзии две гениальные поэмы. Они переписываются и передаются из уст в уста. Название одной из них «Облако в штанах», другой — «Двенадцать». Вряд ли в ту пору можно было назвать поэтов более популярных и притягательных, чем Владимир Маяковский и Александр Блок. Ими зачитывались, их заучивали наизусть. Мы не уставали повторять кованые, чеканные строки:

Выньте, гулящие, руки из брюк —

берите камень, нож или бомбу,

а если у которого нету рук —

пришел чтоб и бился лбом бы!

Это было целиком в стиле Маяковского, гармонировало с уже устоявшимся представлением о дерзкой, самобытной поэзии поэта-футуриста, скандалиста, бунтаря.

Но это:

Гетры серые носила,

Шоколад Миньон жрала,

С юнкерьем гулять ходила —

С солдатьем теперь пошла?

Неужели эти строчки написал утонченный задумчивый Блок, вдохновенный поэт изысканных лирических образов? Рыцарь Прекрасной Дамы? Мы помнили:

И веют древними поверьями

Ее упругие шелка,

И шляпа с траурными перьями,

И в кольцах узкая рука.

Мы были ошеломлены и озадачены. И все же новая поэма побеждала, убеждала, завоевывала умы и души своей могучей силой:

Революцьонный держите шаг!

Неугомонный не дремлет враг!

Восхищаясь мастерством поэта, свежестью и смелостью «Двенадцати», издатели киевского литературно-художественного журнала «Куранты» все же увидели в образе Блока-красногвардейца сюжет для шаржа. С предложением нарисовать его редактор «Курантов» Александр Дейч обратился ко мне.

Александр Иосифович Дейч был своего рода вундеркиндом. В самом деле, разве не назовешь «чудо-ребенком» 15-летнего школьника, стихи которого публикуются в печати? Могут сказать: «Ну, не такое уж это диво». Возможно. Но после этого в печати публикуются его же серьезные, глубокие, совершенно по-взрослому написанные и блестяще аргументированные статьи, такие, как «Тип Дон Жуана в мировой литературе», «Миф о Прометее», «Джованни Боккаччо», «История доктора Фауста», «Карнавал на Западе», «Два сказочника» (Г.-Х. Андерсен и Оскар Уайльд), «Очерки о футуризме», историко-литературный очерк «Сказание о Тангейзере», статьи о Блоке и Ф. Сологубе, Пушкине и Карло Гоцци и многие-многие другие. Просто поражают горизонты и интересы юного литературоведа и критика. И это были его первые шаги. Впереди — многолетняя, неутомимая и непрестанная деятельность Александра Иосифовича Дейча — поэта, беллетриста, публициста, драматурга, переводчика, критика, литературоведа, историка…

Я познакомился с Дейчем в памятном восемнадцатом году в родном для нас обоих Киеве. Как я уже писал, одним из самых модных понятий того времени было слово «ориентация». Действительно, при гетмане ориентация была на кайзеровскую Германию. При деникинцах — на Антанту. Но самой надежной считалась ориентация на Америку. Предполагалось, что президент Вудро Вильсон — самая надежная защита от большевиков, и с нетерпением ждали его приезда в Европу. Но Вильсон к нам не спешил. Вспоминаю грустный стишок: «Когда мы мыслим мудро, пригрезится любви ль сон? О нас не помнит Вильсон. В Париж уехал Вудро…» Этот немудреный стишок подписан псевдонимом Деколье, что наподобие Кукрыниксы является соединением трех фамилий — Дейч, Кольцов, Ефимов. За этой подписью в ту пору в разных газетках часто появлялись юмористические частушки, эпиграммы и другая мелочь.