Десантура разминается - [48]

– Отходим, – скомандовал остальным Гнедич, и его подчиненные в темпе рванули из траншеи на шоссе.

Обессиленный, обездвиженный ранением и кровопотерей пленник взвыл, точно агонизирующий хищник. Уже находившийся на шоссе Гнедич одним прыжком вернулся в траншею, вытащил лимонку, вставил предохранитель обратно.

– Это был муляж, – пояснил он пленнику, приподняв того за волосы. – Сейчас будет настоящая.

Гнедич вытащил другую гранату, взялся за предохранитель.

– Скажу... – прохрипел боевик.

Его речь была отрывиста, путана, но место прибытия он указал четко.

– Похоже на правду, – сверившись с картой, кивнул командиру Петр.

– Горная местность, но есть подъем и подъезд для грузовиков. Да, именно в таком месте и должно быть наркопредприятие, – согласился Гнедич. – Работаем!

При последней команде командир выразительно посмотрел на Крафта. Это означало лишь одно – пленный более не нужен. Тащить его с собой возможности нет, живым оставлять опасно – много знает, видел бойцов в лицо. Молодому лейтенанту предстояло решить эту проблему...

Выстрел, погашенный глушителем, прозвучал как одиночный хлопок. Застреленный боевик не успел ничего сообразить. Петр по-отечески положил ладонь на плечо лейтенанта, только что выполнившего приказ. Даже такому опытному разведчику и диверсанту, как майор Ручьев, было сейчас не по себе. В самом деле – сперва бинтовали, обезболивающее кололи, чтобы не помер раньше времени. А как все рассказал – пуля в голову. Точнее – в ее височную часть, чтобы наверняка.

– Значит, так, бойцы! – произнес Гнедич, обведя взглядом подчиненных. – Приказывать не буду, риск очень велик! Первомай или Хиросима – решайте сами!

Первомай означал, что операция «зондеркоманды» завершается получением информации о спрятанном в горах наркопредприятии, и не более того. Хиросима же...

Хиросима означала, что отряд полковника Гнедича ликвидирует предприятие.

Бойцы с ответом не торопились. И тут у командира затренькал мобильник, выданный новым куратором для личной связи.

– Мы выяснили местонахождение «объекта», – отрапортовал Гнедич своему новому начальству.

– Действуйте, – прозвучал в трубке монстрообразный голос. – Дело необходимо довести до конца.

Командиру был непривычен новый Куратор. Человек без лица. С измененным голосом. Но этого, видимо, требовала оперативная необходимость.

– Хиросима? – спросил Вагин, когда Гнедич отключил связь.

– Да, – кивнул тот.

Возражений от остальных бойцов не последовало.

Полковник Казаков еще только поднимался к Ширману, когда услышал звучавшую из-за дверей кабинета любимую песню Ивана Эмильевича:

Я люблю пиво, я люблю водку,

Я люблю баб и жирную селедку...

Пел неподражаемый Сергей Шнуров в сопровождении группы «Ленинград». Войдя в кабинет Ширмана, Казаков обнаружил там то, что и должен был обнаружить: Ширман, секретарша Ирочка и начальник охраны развлекались тем, что созерцали пляски шута Шпазмы под аккомпанемент «Ленинграда».

– У тебя что-то срочное, Игорек? – спросил, выключив Шнурова, Иван Эмильевич.

– Не очень, – как ни в чем не бывало ответил Казаков, переглянувшись с длинноногой Ирочкой.

– Тогда представление продолжается! – Ширман щелкнул пальцами, пригласив Игоря занять место в «зрительном зале».

Шпазма вытер рукавом вспотевшее красное лицо. Видимо, он был рад небольшой передышке, пляски явно давались ему с немалым трудом. Иван Эмильевич это заметил и решил от танцев перейти к разговорному жанру.

– Поскольку уродливей всех ты на свете... – обращаясь к шуту, начал Ширман, заговорщицки оглядев присутствующих.

Поскольку уродливей всех ты на свете! —

на манер декламирования стихов повторил Ширман. Слушатели и Шпазма замерли в немом ожидании.

Поскольку уродливей всех ты на свете,

Работать ты будешь ГОВНОМ В ТУАЛЕТЕ! —

торжественно закончил Ширман и похлопал Шпазму по затылку. Бубенчики зазвенели, шут присел, точно пытался сделать книксен.

– Все в вокзальных туалетах бывали? – спросил у публики Ширман и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Там говно, по стенке размазанное, видали? Так вот это ты, Шпазма, – сообщил шуту Ширман. – Вот она – работа твоя! По призванию и таланту! А ну пляши!

Шут запрыгал на месте, бубенчики на его колпаке зазвенели с удвоенной силой. Даже Шнур с его «Зиппо, триппер, пистолет – мы еб...ся с семи лет» не могли заглушить их звон. Прыгать Шпазме с такой комплекцией было непросто, длинный пористый нос его при этом дергался, точно что-то клевал.

– Браво, браво, Шпазма! – спустя минуты полторы захлопал потными ладонями Иван Эмильевич. – Пошутил я, из шутов не уволю! Свободен...

Выслушав сообщение Игоря, Ширман лишь потер виски и тяжело вздохнул.

– Чем расстроен, Иван Эмильевич? – спросил Казаков. – Сомнения гложут? Напрасно! Это бультерьеры. Вцепятся – не отпустят. Главное, сами обнаружили – сами взорвали...

– Да это ладно! – махнул короткопалой ладонью Ширман. – Мне Ирочку жалко. Ведь вся информация о Семенцовой, ее поездке прошла через нее... Часы мои помнишь? – Ширман кивнул на противоположную стену, где еще недавно висели причудливые, штучной работы часы.

– Помню, и что же? – поинтересовался Казаков.

– Она мне в них «клопа» засунула. Когда протирала якобы запылившийся циферблат. А ей на следующий день сказал, что часы встали и я отдал их в ремонт. Она даже бровью не повела.