Дерзкие рейды - [39]

Нине почудилось, локоть подруги чуть дрогнул. Нет, конечно же, Леля намеренно подтолкнула ее — мол, держись до конца! Наверно, Леля тоже вспоминает о странных выстрелах Самсона. Может статься, как раз его схватили?

— Передать мой запрос господам из гестапо прислать сюда захваченного! — приказал следователь жандарму.

— Его приводят в сознание, — извиняющимся тоном ответил тот. — Тюремного врача вызвали. — И вышел.

Следователь громко позвонил:

— Минна! Живо сюда!..

Когда в комнату вошла невысокого роста женщина с круглым обрюзгшим лицом, он приказал:

— Обыскать. Обследовать одежду.

Подруг увели в кладовку, заваленную немецким обмундированием. Заставили раздеться. Минна тщательно обследовала каждый шов, каждую складку. Ничего подозрительного.

— Слыхали про тайные разведчиков аусвайсы? — спросила она. — На тончайшей шелковинке — в бельевых швах?.. У вас — ничего. Полагаю, вас отпустят.

Предположение Минны не оправдалось. Подруг заперли в подвале.

— Доедим лепешки, — сказала Нина после приступа кашля. — Запас уж не понадобится.

— Только не паниковать! — отозвалась Леля.

— Думаешь, я скисла?

— Не думаю, Нинка! Просто так я, на всякий случай.

— Не скисла, но и несбыточных надежд не хочу.

Леля понизила голос до шепота:

— Несбыточных не надо, — она приумолкла как бы только затем, чтобы поскорее развязать свой мешок и достать остатки лепешки. — Но пока человек жив, он должен надеяться на лучшее.

— Отсюда не сбежишь, — вздохнула Нина. — Я слышу, поблизости потихоньку топчется кто-то.

— И я слышу. Пусть. Улик и вправду никаких. Надеюсь на здравый смысл немцев. Им выгоднее поуспокоить обширный свой тыл. Им выгоднее, чтобы мобилизованная молодежь, возвращаясь по домам, объявляла: «Немцы отпустили…» Смекаешь?

Нина прижалась к подруге:

— Лелька! Сознаюсь, и мне взбредало в голову… Вот это самое. Но гнала такую мысль. Уж больно заманчивая.

Незаметно подруги задремали. Проснулись от гулких раскатистых взрывов.

— Наши самолеты бомбят! — предположила Леля.

— Где?.. — Нина не договорила. Ее дыхание почти не чувствовалось.

Леля плотно обхватила ее руками. Согревала, как могла.

Вскоре Нина очнулась. Однако ей становилось все хуже… Легла на бок, спиной к Леле, скорчилась. И теперь уже не пыталась одолевать раздиравший грудь кашель.

Сквозь решетку тягуче сочился хилый рассвет.

Лязгнул замок, и дверь распахнулась. В подвал вошел немец. Был он в черном прорезиненном плаще. В руках держал стетоскоп.

— Подняйт больная, — приказал врач Леле и жестами объяснил, что надо поднять девушку.

Он всмотрелся в помертвевшее лицо Нины. Поднял и вновь опустил стетоскоп.

— Черт побирайт. Эта русишь кляча мы будет считайт разведчиц. Это же идиотство, мой бог. Выбросить их вон! — И ткнул пальцем в Нину и Лелю: Шнель! Шнель!

Леля помогла Нине выбраться наверх, во двор.

Подошел следователь.

— Через мост разрешено будет завтра, — проговорил он раздельно и внушительно. — Только завтра через мост! Пока попросите приюта где-нибудь. Уразумели?

— Конечно, мы понимаем, — кивнула Леля.

Переулок узкий, кривой казался нескончаемым.

— Подвал-то, Лелька, совсем такой, как… виделся мне в страшных снах.

Нина приостановилась, будто хотела сказать еще что-то. На самом же деле, чтобы совладать с опять навалившимся приступом тошнотной слабости.

Рябое, низкое небо, рваное от стрельбы зениток. Это — по нашему самолету, вновь и вновь прорезывающемуся в плотных облаках. И Нине, как эхом, донесло вдруг слова повстречавшейся женщины, отрывистые слова, которые Нина не смогла воспринять сразу: «Наверно, тот самый, что ночью сбросил две бомбы на подъезды к мосту». Нина обернулась. Женщина с двумя полными ведрами на коромысле все еще торчит посреди грязи, словно позабыв о грузе на плечах, исподлобья всматривается в небо.

А Леля, угадав, о чем подумалось подруге, добавила:

— Вероятнее всего, разведывательный… Не тот, что ночью бомбил мост, — и тотчас ее согнуло в очередном приступе кашля. Может, упала бы, не поддержи ее Леля. Потом еще долгие минуты лил пот с ее лба, щипал глаза, не давая видеть даже промоины под ногами. Нина шагала, держась за локоть Лели.

Наконец стало чуточку полегче. Впереди за жердевой оградой виднелся тонкий, молодой клен. Последние листья на нем казались издалека черными. И вот впереди замаячили острые верхушки. Неужели лес уже? Спасительный лес…

— Ура, Нинка! Проулок вывел к опушке!

— Лелька! На свободе мы! Помнишь, я, дура, не надеялась. Не бойся, мне сейчас лучше. Пройду сколько надо. Свобода! Лелька, ты счастлива?

— Еще как! Эх, если бы нам еще и оружие!

Нина повторяла, больше самой себе внушая, что сил у нее прибавилось. Однако нет — убывают силы. Ноги — будто чужие; шаркают, спотыкаются, едва отрываются от земли.

Начало смеркаться. Под ноги лезли кочки — скользкие и вязкие. Леля принялась на ходу всовывать в рот подруги крупные, освежающие ягоды клюквы. Силы снова прибавились, и Нина стала смутно различать багряные и бордовые накрапы клюквы на блекло-зеленом мху. Потянуло и самой нагибаться, но побоялась: если свалится — вряд ли встанет с этих пружинистых кочек. Опоры настоящей нет.

Леля скинула ватник, расстелила поверх выступающих корней, посадила Нину.