Держитесь подальше от театра - [17]

Задребезжал звонок. Маргарита Николаевна обернулась. Старенький трамвайчик поворачивал с Ермолаевского на Бронную.

На боковой аллее, рассевшись по лавочкам, шумно спорила по квартирному вопросу курящая пишущая братия. Щуплый человечек с портфелем под мышкой, пробегая между спорящими, зажал пальцами нос и недовольно пробубнил.

– А чтоб вам провалиться! Загадят, все загадят.

У самого пруда на бетонном окаймлении молодая женщина со слезами на глазах в чем-то горячо убеждала угрюмого мужчину в халате, черной шапочке и шлепанцах на босу ногу, равнодушно смотрящего в сторону причала, где беседовали два человека в белых одеждах. Крупный, крепко сложенный, в белом плаще с кровавым подбоем, сидел в кресле, а перед ним стоял молодой человек лет двадцати семи в стареньком разорванном хитоне. О чем они говорили, Маргарита Николаевна не могла слышать, но вскоре молодой человек сел в лодку, стоящую у причала, и отплыл. И тут знойный воздух сгустился перед ним, и он растворился в сотканном из этого воздуха мареве.

Маргарита Николаевна не верила в мистические слухи, приписываемые Патриаршим, но, оказавшись здесь сегодня, сейчас, в этот аномально жаркий майский весенний вечер, как ей казалось, совершенно случайно, словно впала в состояние транса. Ее охватило новое, доселе незнакомое ей ощущение свободы, свободы от повседневной рутинной работы, свободы от постоянных переживаний прошлой жизни. Необычайная легкость, возникшая во всем теле, тянула ее вверх, душа вскипала от радости, каждая частичка тела наполнялась любовью, божественной благодатью.

Проходя мимо сидящего у пруда Семы, она остановилась и совершенно непроизвольно, игриво, чисто по-женски, спросила:

– Заболеть решили? Лечиться дороже.

– Что лечить тело, когда душа больная, – не поворачиваясь, тихо ответил Сема.

Маргарита присела рядом на бордюр.

– Меня зовут Маргарита. Я могу вам чем-нибудь помочь?

Сема обернулся. Словно огненный вихрь ворвался в его израненную душу, воспламенив едва тлеющий огонек былых чувств, и он совершенно неожиданно понял, что всю жизнь любил именно эту женщину. Равнодушие сменилось внезапным удивлением.

– Простите, а мы с вами разве незнакомы?

– Еще, вроде, нет, – засмеялась Маргарита.

– Простите. Сема. Простите, Симеон Иванович. Простите, просто Семен.

Сема очень волновался. Напрягая память, на что он никогда не жаловался, мучился, что никак не мог вспомнить, где он уже видел это до боли знакомое, милое, улыбающееся лицо, эту женщину, которую уже давно любил. Единственная отличительная особенность от той – глубоко затаенное одиночество в глазах. Он понимал, что надо что-то сказать, или она уйдет, и он опять ее потеряет и никогда больше ее не увидит, но не мог вымолвить ни одного слова.

– Я не уйду, – внезапно заговорила она. – Когда человеку есть что сказать, но он молчит, это лучше, чем попусту шлепать губами. Давайте вместе помолчим и послушаем тишину. А сейчас вытаскивайте из воды ноги и обуйтесь.

Сема послушно, словно ребенок, вытащил ноги и хотел надевать носки, но она остановила его, сняла с шеи платок и стала вытирать ему ноги. Внезапно набежавший порыв ветра всколыхнул пруд, приподняв возбужденных лебедей, помутилась вода, и раздался гул из-под воды. Затем все стихло. Сема даже не удивился, ибо понял, что на Патриарших прудах может происходить любая чертовщина.

Долго сидели рядком, прижавшись друг к другу, два одиночества. Уже и лебеди уснули, спрятав головы под крыло, уже и луна спряталась за макушки деревьев, покрыв аллеи длинными тенями.

– Надо идти, – как бы прервав беззвучную беседу душ, тихо, как бы сама себе, сказала Маргарита.

– Я провожу, – тихо, как бы сам себе, сказал Сема.

– Нет, нет, нет! – как бы проснувшись, запротестовала Маргарита. – У тебя и так дома будут неприятности.

Они одновременно встали, долго стояли друг против друга, не поднимая глаз, чтоб не бередить души, и каждый пошел своей дорогой. Он стоял и грустно смотрел ей вслед, а она временами останавливалась, оборачивалась в его сторону, как будто что-то вспомнила или что-то хотела сказать.

Но они не знали, что их судьбы уже давно предопределены и буквально скоро, даже очень скоро, пройдя определенный путь, они снова встретятся и уже навсегда, ибо для тех, кто владеет пятым измерением, удлинить или укоротить пространство и время не составляет большого труда.

Сема сидел дома, на кухне. Перед ним стояла тарелка с одной сосиской и кусочком хлеба.

– Сара, и это все? – обиженно спросил Сема.

– Сема, а ты что хочешь? Или быть умным, или сытым? Что я имею от твоей зарплаты? Расстройство желудка. Когда ты ее даешь, у меня, извини, начинается понос. А что мы имеем за собой? – она ткнула сковородкой в стенку с оборванными обоями. – Это же стыдно сказать людям.

– Сара, ты не понимаешь, у нас большое несчастье.

– Сема, пусть голова болит у твоего начальника, она большая.

– Они преследуют меня, они не люди, они не наши люди, – чуть не плача, жаловался он.

– Сема, у тебя мозги пошли в отпуск без денежного содержания.

Она бросила еще одну сосиску Семе в тарелку и вышла из комнаты. Он молчал, ковыряя вилкой холодную сосиску. Мысли его были где-то далеко-далеко.