Державы верные сыны - [36]

На краю балки, где цвели алычи, он присел на пень карагача. По всему, дерево недавно спилили на хозяйские нужды. На подсохшем срезе четко обозначились годовые кольца. Их было много, и Леонтий подумал, что карагач был старше его. Всё в мире в сравнении как бы теряет свое значение, всё преходяще… Внезапно перед глазами возникли лица крымских конников, с кем рубился. Если бы не убивал он, то убили бы его. Зачем привел крымский хан сюда армию? То, мучительное ощущение, что изведал два дня назад, вернулось на мгновенье, сковало грудь. Ничего нет дороже счастья жить и любить, – это Леонтий теперь понимал с удивительной ясностью.

Однако и он, и неприятельские ратники давали присяги, и каждый из них был принужден выполнять приказы командиров, которые, в свою очередь, подчинялись государям или государыням. А у правителей свои интересы, то ли личные, то ли во благо стран. Леонтий терялся в таких высоких материях. Он с достоинством воспринимал себя сыном урядника, донским казаком, и был убежден, что долг и назначение его состоят в охране родной земли от набегов неприятеля, – а такие страшные дни не раз случались в детстве! – да в служении матушке царице, которое сулит чины, деньги и уважение станичников…

Первым он увидел Мусу, а за ним поодаль шла, держа на плече кувшин Мерджан. Можно было подумать, что она направляется к роднику, откуда бежал ручеек, шумящий по дну балки. К нему аульцами была натоптана тропинка, и ни у кого наверняка не возникло сомнения, для чего покинули кочевье брат и сестра.

Леонтий вышел на тропу. Муса встревоженно оглянулся и сделал знак рукой, чтобы сотник скрылся. А затем ускорил шаги и, подойдя к офицеру, протянул руку. Леонтий, по обычаю, положил свой дорогой кинжал на землю. Парень ловко его подхватил, взглянул и восторженно цокнул языком.

– Иди! – кивнул Леонтий в сторону родника, к растущим возле него диким яблонькам. Ногаец, что-то бормоча, не сводя глаз с кубачинского кинжала, удалился.

Мерджан остановилась и стыдливо опустила свои прекрасные глаза, в затеньи ресниц. Молча сняла с плеча кувшин и поставила на край тропинки. На ней было шерстяное, мешковатое красное платье, а поверху надета черная каракулевая курточка.

– Как я рад видеть тебя! – воскликнул Леонтий, подступая ближе и улыбаясь. – Ты теперь одна?

Девушка смотрела чуть исподлобья, уголки губ ее дрогнули, но в глазах таилась немая печаль.

– Ты понимаешь меня? Мы же говорили с тобой прежде… Я так хотел встретиться!

– Я боялась тогда, что турки и тебя найдут. Они убили мужа… – большие глаза Мерджан подернулись влагой. – Было страшно!

Леонтий едва сдержался, чтобы не обнять девушку, склонившую голову. Помолчав, с грустью проговорил:

– А теперь? Тебя должны передать в жены его брату?

– У Хан-бека четыре жены. Он сказал, что за калым отдаст меня старому дядьке.

– Ты сможешь полюбить старика? – выкрикнул Леонтий, схватив девушку за руку. – Лучше выходи за меня! Взяла ты меня за душу, не знаю как! Я заберу тебя к нам, в Черкасский. Будем жить и радоваться!

Мерджан тревожно выдернула руку и оглянулась. Нежно прозвенели сережки-висюльки с разноцветными камешками.

– Нельзя, нет. Я веры другой.

– У нас, в Черкасском, кого не найдешь! И турчанки, и персиянки, и вашей ногайской сестры немало. Аллах и Христос на небе. А мы на земле. Если гож я тебе, значит, вместе должны находиться!

– Моя бабка была русинкой из Галиции. Поляки привезли ее в Бахчисарай как пленницу. А я привыкла к такой кочевой жизни среди степей… Я не смогу без аула!

– Детишков нарожаешь и забудется! Люба ты мне, Мерджаночка… Дюже люба! – Леонтий снова взял за руку смущенно улыбнувшуюся девушку. – Ну, поскорей сказывай. Пойдешь за меня?

– Я замужней была. Тебя родители осудят… Бросишь меня, а куда мне потом? – со вздохом возразила ногаянка.

Между деревьев, на тропе, показался спешащий к ним Муса. Посерьезнев, гибкая Мерджан легко подняла и установила кувшин на плече. Глядя потеплевшими, взволнованными глазами прошептала:

– Я подумаю… Я завтра на закате приду сюда.

Муса, по всему, не расслышал ее последних слов. Не выпуская кинжала из рук, он что-то сказал по-ногайски и пропустил сестру вперед, будто прикрывая от посторонних.

Перед отбоем Ремезов отозвал ординарца в балочку, признался, что решил Мерджан выкрасть. Тайком от командиров отвезти к родителям, на Дон. Сделать это следует завтрашним вечером или ночью, ибо через день полки уйдут в поход.

– Знатное дельце! – загорелся Иван. – А как будем красть?

Ремезов объяснил, что девушка обещала прийти к зарослям алычи. Перетолковали. И сошлись во мнении, что лучше действовать по ситуации. Одно дело, коли она добровольно согласится, а ежель воспротивится – совсем иное…

– Утащим бабенку, никуды не денется, – заключил Плёткин, на ходу набивая трубку табачком. – Погано только, – накажут вас за побег. Может, ударить челом Платову? Нехай спишет в отпуск по ранению. Какой из вас зараз рубака али стрелец?

– А ежели воспретит?

– Ваше благородие, доверьте мне отвезти зазнобу к родителям вашим. Я ее в обиду не дам. Во мне сумлеваться грех, – вместе шашкам крестились. Ну, всыплют плетей, выпорют. Вытерплю. Абы вас не тронули!