Державы верные сыны - [26]

– Солнце большое – хорошо, – улыбаясь и щуря узкие свои глаза, с акцентом заговорил Джан-Мамбет. – Река – хорошо. Казаки солнце лубят, ногаи солнце лубят. Хорошо!

Гости одобрительно кивнули, исподволь наблюдая, как старшая жена бея разливает в пиалки ароматный калмыцкий чай. И пока гости с хозяином продолжали разговор за чаепитием, она принесла глиняные тарелки и широкий горшок с издающей упоительный аромат бараниной, сваренной в верблюжьем молоке с тмином и арабским перцем. И, еще раз окинув взглядом застолье, женщина незаметно выскользнула из шатра.

Джан-Мамбет привлек для беседы толмача, серьезного молодого человека, в бешмете и чалме, похоже, муллу. Он также говорил с акцентом, но в словах не путался, переводил быстро. Глава едисанской орды напомнил, как переманивал его к себе калга Шабаз-Гирей, а он отказался. До скончания века будет признателен российской государыне за то, что не препятствовала переселению из Бессарабии на правобережье Кубани его сородичей. Затем воздал хвалу Аллаху за то, что помогает отряду Бухвостова, в числе которого находились и казаки, побеждать крымчаков. Ларионов ответил дипломатично, что воля государыни всегда совпадает с желаниями ее подданных, в числе которых все хотят видеть и ногайцев.

Вероятно, именно этого и ожидал мудрый старец. Он тут же потребовал, чтобы полковники донесли ейскому приставу Стремоухову, что едисанцы крайне страдают от нехватки пищи и денег, что в аулах много больных. Но, в первую очередь, они должны сообщить начальству, что здешняя местность, открытая ветрам, не пригодна для постоянного проживания. И они возвращаются ближе к морю и горам.

– На то не наш резон, – возразил Платов. – Как прикажет матушка царица.

Все просьбы были изложены на листе бумаги, который передал русским офицерам толмач. Они пообещали вручить петицию Бухвостову, подступающему сюда с оставшимся отрядом.

Оставшись наедине, полковники обменялись мнениями.

– Что-то крутит бей, – усмехнулся Платов. – Слишком много требует!

– И даже не обмолвился, что крымчаки напали на аул Керим-бека, вырезали верных нам людей.

Освещая ночь, пылали полковые костры. С темнотой воздух посвежел, потянуло с Егорлыка зябкой сыростью. Полковники разъехались. Матвей Иванович спешился у своей палатки, передал коня Кошкину, через дверной проем вошел в походное жилище. Последовавший за ним ординарец зажег свечу и поставил ее в маленький шандалик. Платов снял мундир и надел меховую куртку, подаренную отцом при их встрече под Перекопом.

Вспомнился и он, и трое родных братьев. Слава про батюшку, Ивана Федоровича, полкового командира, по всему Дону разлетелась, сама царица за доблесть наградила его дорогой саблей! Где он теперь, Матвей точно не знал, то ли на Дунае, то ли в Польше… С детства отец был для него наставником и примером для подражания. И сабли, и пистолеты, и пику он опробовал еще ребенком, тайком брал в руки, точно заповедные игрушки. А вот в скачках превзошел самого отца! С отрочества был Матвей проворен, сметлив и увертлив не по годам, а среди разудалой черкасни считался драчуном. За это неоднократно родителем был порот и наказан трудом. Сейчас об этом Матвей вспоминал с озорной усмешкой…

Едва казачий полковник раскинул постель, застланную овечьими шкурами, и при горящей свече помолился пред иконкой, поставленной на вещевой сундук, как позволения войти испросил ординарец. Хотелось спать, и Платов с трудом сдержал себя:

– Чего тебе?

– Господин полковник, тут до вас добиваются три старых казака из сотни Полухина. Дюже волнуются!

– Впусти.

Трое немолодых станичников, в чекменях старого покроя, со снятыми папахами в руках, тут же вошли в тесную палатку. Перекрестились, заметив образок Спасителя.

– Что не спится? Об чем просите? – настороженно бросил Платов, огладывая бородачей. Похоже, они были из староверов. – Что за суматоха?

– Извиняйте, душа-командир, но просим нас выслухать, – начал красивый чернобровый казачина. – Дюже тревога одолевает, никак неприятель подкрадается… Птицы вещают!

Платов с недоумением уточнил:

– Какие такие птицы?

– Галки да вороны. Ночной грай завели! Оттеда, где балки в степу, ажник досюда слыхать! А почему? Люди всполошили! Вот и поднялись.

– Там ногаи кочуют. Должно, и спугнули…

– Господин полковник! – поддержал односума другой казак, с разбойничьим лицом и сипловато резким голосом. – Мы с малолетства косяки табунные пасли. И где они есть, где их топ, по слуху узнавали, по земельному гулу. Припадешь ухом к земельке – она и подскажет. Вот и зараз гудит она, гудит!

Платов накинул бурку и шагнул к выходу.

Апрельская полночь была свежа, напоена пресным духом глины, запахом цветущей алычи. Искристо мерцали звездочки. И в дремотной мгле, как будто не было ни звука. Платов, выбрав сухое место возле палатки, стал на колени, затем припал ухом к земле. Казаки и ординарец молча стояли позади. Наконец, Матвей Иванович пружинисто встал.

– Навроде скрип какой, почудилось. А гула никакого нет… Спать! Утро вечера мудренее.

– Мы выспамшись, – бодро ответствовал чернобровый. – Теперича и покараулить можно!

– Караульте! – приказал Платов, а ординарцу велел через командиров сотен выслать дополнительные дозоры.