Державин - [36]

Мы чтим того не по чинам…

Кто ищет общества, согласья,

Приди, повеселись у нас,

И то для человека счастье,

Когда один приятен час.

Последние слова потонули в рукоплескательных одобрениях. Державин поймал восхищенный взгляд Урусовой, и ему стало не по себе. Только скрипунчик Вяземский был недоволен:

– Зачем чиновнику марать стихи? Сие дело живописцев!..

Но бубнежа его никто не слушал.

Постепенно хмель брал своё. Кто-то неверным голосом затянул песню, кто-то пошёл к нимфам щипать их за голые коленки и стёгна. На другом конце стола меньшой из братьев Окуневых, забияка и задира, громко начал рассказывать о некоем питерском проказнике, одержимом скифскою жаждою, в коем все тотчас же признали сенатского обер-прокурора при Вяземском, входившего уже в большую силу Александра Васильевича Храповицкого. Тот нахмурил красивое, с тонкими чертами лицо:

– Остроты ваши забавны, но не колки!

– Александр Васильевич, – не унимался Окунев, – а правда ли то, что некий помещик в трактирном споре с вами оставил под каждым вашим глазом источники света?

– Да вы, я вижу, нескромный проказник и смутник! Хватит вам содомить! – вспылил Храповицкий и, вынеся из-за столов своё тучнеющее тело, дал знак Окуневу отойти с ним в сторонку.

– Уж и сказать ничего нельзя! – бормотал, подымаясь, пьяноватый юноша. – Экой он таки спесивенек!

Предчувствуя неладное, Державин порешил пойти за спорщиками, но его перехватила княгиня Вяземская:

– Голубчик, Гаврила Романович, вот я сижу и думаю: чем тебе не пара княжна Катерина Сергеевна? Знатна, богата, умна, да и стихи славные пишет…

– Вот-вот! – нашёлся Державин. – Она стихи пишет, да и я мараю. Так мы всё забудем, и щи сварить будет некому.

Из кустов, раскрасневшись, выскочил Окунев и бросился к Державину:

– Гаврила! Будешь моим секундантом! Мы в лоск рассорились с Храповицким и решили ссору удовлетворить поединком! Посредником от него будет сенаторский секретарь Хвостов…

Что делать! Короткая приязнь к Окуневым препятствовала от сего предложения отказаться. Но смущало соперничество против любимца главного своего начальника Вяземского, к которому едва только входить стал в милость.

– Соглашаюсь… И даю тебе слово… – наконец сказал отрывисто Державин. – Только ежели этому не попротивуречит начальник мой прокурор Рязанов…

– А если он будет против?

– Тогда попрошу секундировать дружка моего – майора Гасвицкого.

Незаметно набежало облачко, стало тучкой, и на пирующих обрушился по-летнему крупный, но по-апрельски ледяной дождь, который несколько остудил хмельные головы и разбавил вино в покалах. С визгом кинулись искать защиты от тешившейся стихии фальшивые богини и мордастые гении. У краснощёких сильфид ветер срывал тюники, курносые амуры теряли башмаки, а ядрёные телесами нимфы вязли в грязи. У иных богинь не только распустились кудри, смоклые от дождя, но от холода мокро стало и под носом.

– Значит, завтра в Екатерингофском лесу в шесть пополудни! – крикнул, убегая, Окунев.

Державин махнул ему рукою, позвал Гасвицкого и поспешил с ним на поиски прокурора Рязанова.

Вымокнув до нитки, нашёл он своего начальника обедающим у старшего члена Герольдии Льва Тредиаковского, сына стихотворца, в его доме на Васильевском острове. Уже был вечер. Вызвав Рязанова, предоброго человека, изложил Державин своё дело.

– Эх, молодо-зелено! – вздохнул прокурор. – Да что же с вами поделаешь! Отправляйся, только постарайся не давать поединщикам потыкаться на шпагах. Авось все кончат миром!

В сей миг в прихожую вышла из зала госпожа Бастидонова, а за ней легко впорхнула та, о которой все эти дни мечтал поэт. В ожидании кареты мать и дочь постояли несколько в прихожей, а когда вышли, Державин сказал Рязанову с обычной своей прямотой:

– Коль эта девушка пойдёт за меня, я на ней женюсь…

4

В лесу снег был глубок и рыхл, и поединщики с секундантами шли гусем, стараясь ступать след в след. Державин, чувствуя, как хлюпает у него в башмаках, мысленно сетовал на Гасвицкого, которому поручалось привезти оружие на выбор: «И куда запропастился?..» Протрезвевший Окунев скоса бросал на шедшего с мрачным видом Храповицкого вопрошающие взгляды, и Державину подумалось: «Пожалуй, соперники сии, не будучи столь уж отважными дуэлянтами, будут примирены без пролития крови…»

– Господа! – крикнул он, останавливаясь. – Да полноте вам дуться! Эко дело, право! Ну погорячились, а теперь-то что дурь разводить? Тем более в прощёное-то воскресение, когда господь велит грехи друг дружке прощать! Как ты, Миша? – оборотился он к Окуневу.

– Признаю, братец, – краснея, проговорил тот, – что наплёл вчера лишнего.

Храповицкий, казалось, только и ожидал от него первого шага.

– Да и я на вас не сержусь особо, коли вы сами согласились, что были неделикатны…

– А ежели так, – подхватил обрадованно Державин, – то не худо бы вам повиниться друг перед другом, расцеловаться, да и решить всё миром!

Поединщики тут же исполнили его просьбицу.

– Вот те на! – смуглолицый, острый на слово Хвостов, возглавлявший процессию, остановился и развёл руками. – Благородные люди нешто эдак-то поступают? Надобно хоть немного поцарапаться, чтобы потом стыдно не было!