Дерзай, дщерь! - [28]

Одежду называют формой, которую дух придает телу во вкусе времени; форма эта капризна и причудлива: скажем, древние египтянки, от царевен до крестьянок, одевались в узкие льняные платья, украшенные бусинами; в Византии носили туники и накидки из сукна, льна или шелка; в VII веке вошел в моду заимствованный у агарян skaramangion, нечто вроде камзола с воротником; богатые модницы щеголяли в нарядах из очень тонких тканей, хотя Церковь не одобряла их прозрачность. Одежда стоила так дорого, что передавалась по наследству.

Средневековая аскетическая скромность сменилась обнаженностью Ренессанса; в XVII веке костюм приобрел чудовищные излишества: длиннющие шлейфы, на голове невообразимые башни из волос (под париками водились насекомые), кринолины, декольте; появился высокий каблук. Буржуазная эпоха принесла некоторое упрощение, демократизацию одежды: отказались от подобного панцирю корсета из рыбьей кости, от нижних юбок и кринолинов [120].

Российская мода, вполне согласная с европейской, в XVIII веке диктовала огромные фижмы, корсеты, парики; после войны 1812 года тяжелые платья сменились на французский манер легкими туниками в античном стиле, с большим декольте, без рукавов; на балах демонстрировались пышные прически, диадемы, дорогие кашемировые шали; к 30- 40-м годам появились невероятно пышные рукава, кружева, мантильи, шляпы и бархатные береты с перьями.

А взять ХХ век: полногрудых кустодиевских купчих 1910-х годов сместили мужеподобные комиссарши в скрипящей коже и красных косынках; в 40-е преобладали блондинки в широкоплечих пиджаках, а в 60-е худосочные бабетты в мини-юбках и длинных свитерах, с прическами, в СССР именуемыми «вшивый домик». В 70-е гонялись за кримпленом, а в конце 80-х синтетика валялась на помойках: стали предпочитать «cotton 100%».

Прошли советские времена, когда приличную одежду доставали в комиссионках или у спекулянтов; сейчас можно купить почти всё, но пока мало кто умеет нарядиться красиво, к месту, оригинально, с сохранением неповторимой индивидуальности. Если автор XIX века считал власть моды повальным безумием, что бы сказал он сейчас о браслетах на щиколотке, татуировках и пирсинге! Глупые девчонки мгновенно реагируют на писк моды, и бегают зимой без шапки, в коротких обтягивающих курточках, тоненьких брючках, с голой спиной, в нашем-то климате!

Вкус и культуру шиком не заменишь; если дама весьма средних лет в супермодном нежно-сиреневом платье от кутюр,щелкнув жвачкой, бросает спутнику: «ну ты меня реально достал, блин», а затем опрокидывает полфужера водки – она выбросила деньги на ветер. Внешность бывает обманчива, но негативные черты характера и поведения на ней непременно отражаются.

Обратившись к Церкви, приходится отказаться от брюк, декольте, мини-юбок, зато носим о-очень длинное, изощряемся в платочках, шарфах, покрывалах, т.е. просто меняем стиль, но по-прежнему выделяемся из толпы и всё с той же придирчивостью разглядываем себя в зеркале. Почему? Одежда придает уверенность; в чем? В том, что я… ну… привлекательна. Кого-то хочешь привлечь? Св. Иоанн Златоуст гремел на эту страстишку, называл ее тягчайшим грехом, считал, что модницы «расставляют силки»и причислял их к блудницам, будь они и девы.

«Выхожу из машины, – рассказывает м. С. – и встречаю восхищенный взгляд малышки лет четырех-пяти: «Ой, тетя, какая вы нарядная!». Монашеская одежда в самом деле прекрасна, и сознается такою; вот интересный случай: послушницу, умиравшую от неизлечимой болезни – в храм на коляске возили – ради утешения одели; она тут же поднялась, больше не ложилась и жива до сих пор, уже монахиня. Вдобавок форма обязательно возносит над толпою, поэтому может играть роль, противоположную своему назначению. Но если «случайный взгляд из-под платка» (А. Блок) разжигает любителя приключений, то взгляд из-под апостольника… ну все равно что евангельская жена-прелюбодейка, спасенная Христом от побиения камнями, тут же изобразила бы, «как ей сродно, как увлекательно паденье» (А. Фет), делая глазки Самому Учителю.

Тщеславие лишает свободы. Всемирно знаменитая певица по-настоящему заболевает, когда ее по какой-то причине не приглашают на праздничный концерт в Кремль, а бывшая деревенская тетка распаляется до корвалола, не досчитавшись в очередном письме с родины привета от троюродной сестры. Успех у других, порой неосознанно, становится главной целью всей жизни: очаровывать, пленять, расшибаться в лепешку, чтобы непременно нравиться; и, бывает, мужчины ни при чём: кого-то болезненно задевает нерасположение чужой собаки или кошки!

З. взяла к себе на несколько дней четырехлетнюю крестницу; престарелая свекровь всяко демонстрировала неудовольствие против «чужого ребенка» в доме и лишнего беспокойства. Умненькая девочка сразу направилась к ней: «бабушка, ты устала? ты болеешь? можно я тебя поцелую?». Реакция оказалась совершенно предсказуемой: «Какое чудное, воспитанное, ласковое дитя! Когда она еще к нам приедет?».

Иные шастают по выставкам, премьерам, одолевают непроходимые авангардистские романы, чтобы в подходящем обществе небрежно уронить фамилию или цитату и тем засвидетельствовать участие в служенье муз. Православные с той же истовостью посещают престольные праздники, всех архиереев и знаменитых батюшек в лицо узнают и сплетничают про них, как про артистов, демонстрируя посвященность в высшие церковные секреты.