Дерзай, дщерь! - [25]

Конечно, ничего совсем уж неожиданного нет в этом сне: как ни скудны в Священном Писании сведения о рае, все знают, что Царство Божие есть мир абсолютной гармонии, красоты, любви и правды. Но, дочери Евы, мы вожделеваем присвоить и съесть «приятное для глаз», стащив на землю. Господь окрылил нас стремлением к совершенству, «к почести вышнего звания», но мы, вслед за праматерью внимая посулам лукавого, выбираем лживое как боги и подобно ей, чрез магию запретного плода, ожидаем похитить что полагается по статусу богини. А что же приличествует богине? Властительство? Безмятежный покой? Всеобщее поклонение? Исполнение любых желаний? Или, как формулирует кошка Томасина, она же богиня Баст, в трогательной повести Гэллико, «у нас, богов, нет ни добра, ни зла, одна лишь наша воля»?

Поколение последних двух десятилетий, благодаря всеобщей примитивизации, похоже, вплотную приблизилось к кошачьему идеалу: читать разучились, музыкой считают Бритни Спирс, кинематографический супер для них дебильные американские комедии, а духовный Паоло Коэльо; нравственных тормозов не существует; иногда кажется, что остались одни животные инстинкты и простейшие потребности.

«Я нуждаюсь в гармонии больше, чем в еде, питье и сне», – признавалась одна весьма женственная женщина, певица и киноактриса Марлен Дитрих, выражая общую для нас жажду. Но гармония без Бога… не представляется ли нам стройный порядок мироздания, в центре которого Я, непреходящий объект любви и благодарности? Мироздание может быть урезано до семьи или ограничиться мамой, подругой и собакой, или даже одной собакой, но чтобы в центре обязательно Я. И тешимся иллюзиями, и всю-то жизнь заботливо рисуем, лепим и украшаем убогую цитадель, кукольный дом, населенный игрушками; пусть не настоящий, но он мой, он мне уютен, потому что я в нем хозяйка.

Воображаемую себя легко окружить воображаемой действительностью и наделить всеми воображаемыми возможностями и добродетелями; примерно так защищается от жизни романтичная Бланш Дюбуа из пьесы «Трамвай «Желание» Теннесси Уильямса. В воображаемом мире без каких бы то ни было усилий и трудов приобретаются красота и успех, богатство и слава, престиж и всеобщее восхищение. Мечтать не вредно, говорит поговорка; может быть, до определенного предела, пока человек считает мечту вершиной, которую предполагает одолеть. Но мечтательство греховно и вредно, когда основано на пассивных фантазиях и ложной самооценке; со стороны иллюзий: «Я да не смогу!?», а со стороны реальности – страшно выйти из тени: вдруг ничего не получится и призрачным надеждам придет конец, останется одна безнадежность.

Не по той ли причине столько женщин к сорока годам остаются одинокими и неприкаянными: избегают замужества, шарахаются от монастыря, бдительно охраняя детские грезы, в которых всё еще представляют себя писательницей вроде Дарьи Донцовой, певицей образца Ларисы Долиной, благодетельницей страждущих типа мать Тереза. А на самом деле в этой бессмыслице день за днем попусту расточаются ресурсы души. Личность в изоляции не собирается, не растет; питаясь только собой и собственными предвзятыми ощущениями, она остается незрелой, инфантильной, раздробленной и безответственной.

Отношения с человеком, любым, ближним, дальним, требуют внимания и заботы. Браки, например, распадаются потому, что никто не хочет страдать, наступая на горло своему эгоизму. Впрочем, страдают всё равно: сначала от укоров совести, потом от одиночества, от бесплодных сожалений.

Болезненные конфликты могут быть преодолены только за собственный счет, если решиться понести чужое бремя [116], пощадив мужа, ребенка, соседа, сослуживца, если принять огонь на себя. Избегая страданий, избегаешь, в сущности, подлинной жизни, подлинных отношений, а получаешь искусственное, измышленное существование при личных амбициях. Без конфликтов и внутренних противоречий живут только ангелы.

Привыкнув коптить небо без Бога, мы не ощущаем Его присутствия в мире и, если честно, нас это устраивает: когда Он далеко, мы вправе не считать наши пристрастия грехами и поступать согласно своим желаниям, надеясь создать рай здесь, на земле; очень и очень многие именно по этой причине откладывают свое обращение на потом, тянут до глубокой старости, хотя давно догадались, что Бог есть и ответ держать когда-нибудь придется.

Евангелие требует отказаться от общепринятого и приятного способа существования по прихотям, или по страстям, как их именует подвижническая литература; таково первое необходимое условие спасения. Страсть по-гречески пафос; от «пафоса» патология, болезнь; термин хромает, потому что позволяет трактовать «болезнь» как нечто внешнее, от нас не совсем зависящее: оступился – перелом, простыл – грипп, потеплело – давление, бес попутал – согрешил.

Психологическое понятие эговлечения выражает суть гораздо точнее, подчеркивая источник влечений-болезней-страстей: эго, Я; «яшка», говорил преподобный батюшка о. Алексий Мечев. Становится яснее, почему терпят неудачу попытки победить прежде чревоугодие, затем сребролюбие, а после ополчиться на тщеславие: эти головы принадлежат одному дракону, они быстро отрастают снова, пока не убит сам дракон, жаждущий для себя, гребущий под себя, живущий ради себя, денно и нощно соблюдающий свой интерес. Вот главный враг наш – эгоизм, по-православному