Дерзай, дщерь! - [22]

Стыдно раскрыть старые как мир компрометирующие нас тайны; кто покается в предательстве, к которому так склонен наш пол: вот А., прикрываясь неодолимой правдивостью, пересказывает начальнице что говорят о ней за чаем; В. хвалится осведомленностью о мыслях и чувствах дочери: нашла тайник, куда девочка прячет дневник, и регулярно его инспектирует; м. К. сообщает священнику на исповеди критические отзывы о нем игумении; кто считает грехом злостное любопытство, сугубо женскую болезненную жажду совать нос в чужие дела; Е., к примеру, страшно обиделась, когда сотрудница беззлобно заметила ей: «небось не уснешь, пока всё не выведаешь»; кто расскажет на исповеди о предосудительном интересе к мужу подруги: «ничего же не было», оправдывается М. Кто повинится в испепеляющей ревности, порождающей ненависть, ярость, изощренную мстительность.

Память человечества сохранила эпизоды совершенно однотипных вероломных преступлений, совершенных представительницами прекрасного пола: царица Коринфа Антея воспылала страстью к Беллерофонту, а когда юноша отверг ее притязания, оклеветала его перед мужем. Федра, жена Тесея, воспылала страстью к пасынку Ипполиту, а когда юноша отверг ее притязания, оклеветала его перед мужем. Жена Потифара воспылала страстью к Иосифу, а когда…(см. выше). Дело, очевидно, не в страсти, она мгновенно по неудавшемся соблазнении оборачивается отвращением, а в специфике женского самолюбия, которое не прощает пренебрежения и особенно отвержения высказанных чувств. Рекорд, очевидно, принадлежит Медее, убившей собственных детей ради мести их отцу, изменнику Язону.

Стыдно признаваться в грязном воображении, трусости, интриганстве, жестокости. Но именно стыд и оказывается самым целительным средством, если только мы не наловчимся преодолевать его, уговаривая себя перед исповедью: «все так делают… я не грешнее других». Необходимо принять это горькое питье, эту чашу позора, в которой не видно дна. Лицемеря и скрывая симптомы, мы препятствуем Врачу в лечении нашей души; болезнь тогда развивается во всё более усложненной лжи, обессиливающей личность: фальшивое Я непрочно, неустойчиво, и в конце концов не тронутая покаянием природа мстит безумием, унынием, отчаянием, вплоть до сумасшествия и попыток суицида.

И пожалуйста не говорите, что наказывает Бог! Возможно, и Ева после грехопадения нашла миллион оправданий: например, зачем это Он понавешал тут красивых плодов, которые нельзя есть, почему дал мне безвольного мужа, который позволил себя уговорить, и, наконец, совсем уж безотказное, все дочери Евы усмиряют им разбушевавшуюся совесть: такой уж Он меня создал!

О православных ведьмах

К тому ж они так непорочны,

Так величавы, так умны,

Так благочестия полны,

Так осмотрительны, так точны,

Так неприступны для мужчин,

Что вид их уж рождает сплин.

А.С. Пушкин.

Заметьте: все протестные акции в виде голодовок на пороге церкви, крестных ходов, хождений с плакатами, чего бы они ни касались: открытия храма, ИНН, безнравственного фильма по телевизору, в защиту епископа Диомида – исполняются «матушками», как принято именовать прихожанок. Любопытный феномен: новообращенные, в особенности женщины, отличаются чрезвычайной активностью и даже агрессивностью.

Возвращаясь из Крыма, Н. оказалась в купе с обаятельной девушкой, студенткой; обе мгновенно прониклись взаимной симпатией, сообразили совместный ужин. Н. перекрестилась перед едой… и вдруг милая курносая мордашка неприязненно вытянулась: «Вы верующая?!».

Дело объяснилось: ее старшая сестра несколько лет назад крестилась.

«Религия делает людей черствыми, – жарко уверяла девчушка, – вообще лишает их человеческого облика! Сидит целый день, закупорившись в душной комнате, и нависает над нами со своим молитвенником, как паук… Слезами исходила по Сербии, голодала из-за какого-то храма, ездит к многодетным, всем бросается помогать… Но я всё время знаю, чувствую как постоянный упрек: сама она всех несчастней! спит на досках, лишила себя любимого театра, само собой, кино и телевизора, не ест мяса, молока, яиц; прямо чувствую: душа её иссохла от обиды на весь мир за то что он не такой, как надо ей и ее Богу, ну и мы виноваты, мы тоже не такие! У-у, эти похоронные вздохи на меня глядя, молчание, полное порицания, хлопанье дверью, если включаем музыку; дышимтолько когда ее нет, хоть бы в монастырь что ли ушла. Ненавижу! Ой, не её, а то, что сделало её пугалом для всех!»…

Мрачное мировоззрение, грустно признать, совсем не редкость для нынешних православных. Вера становится тяжким бременем, поводом к самоистязанию, сплошным запретом: нельзя почитать «светскую» книгу, поужинать в ресторане, посмотреть зловредный телевизор. Часто жесткий аскетизм руководствуется подсознательным вполне языческим страхом: за всё надо платить, радость непременно обернется несчастьем, боженька накажет. Подросток устал за уроками, хочет погулять, а мама назидает: «в Евангелии не сказано, что нам положено отдыхать». Дочка просит красивое платье, а мама покупает нечто серо-бурое: «нам не пристало выделяться». Малышка тянется к мороженому, а папа: «нельзя, незачем