искал». Даня нажал на кнопку, лифт замер: слететь прямо сейчас вниз, удариться о пружину и разбить грубым толчком две селезенки или пуститься наверх, сквозь крышу, открыться где-нибудь в небе и уронить этих двоих об землю, наотмашь. «Но ты можешь сдать этого перца, который тебе продал, — продолжал тем же сипом парнишка, — тогда нас точно не возьмут». В тишине слышались глубокие Данилины вдохи, лифт продолжил стоять между седьмым и восьмым: «Нет, я никого не буду сдавать. А ты?» Парнишка нажал на кнопку, и лифт двинулся вниз: «На, короче, держи деньги, пакет давай. Посмотрим».
Лиза сидела на табурете и смотрела вниз под окно, на лежащую дверь и безжизненный, палый клевер. На вытоптанную Даней землю, на прошедшие несколько месяцев. Даня любит горячие пироги. Неважно, с какой начинкой, Лиза бы разных настряпала. Хрустящих с тоненьким тестом, кислых с капустой, говяжьих. Почему-то только сейчас ей подумалось, что таких, как Даня, больше нет. У всех душа грифелёк, а у этого…
Если бы снова услышать: «Открывай шампанское, пироги остывают!» И с этих пор она бы любила Даню, и с этих пор с каждыми новыми сутками Даня стал бы снова взбираться на ее подоконник. Будет она так сидеть еще часов пять, пока не заметит сухую траву между рамами, пока не поймет, что незачем больше смотреть.
Даня стоял на самой вершине хребта. Он выполнил обещанье тунгусу-семейнику, поднялся к Молебному Камню. Взамен песков Ливийской пустыни он увидел тундру кустарничков, вместо Хеопса и каменной кладки — гору Ойкачахл. Покой Тошемки с Вижаем, что вливаются в Лозьву и даже не мыслят о реках других, шире и глубже. Не знают о Ниле, Вади-Хаммамат. О том, что можно еще куда-то свернуть.
