Деревянные облака - [19]

Очень хотелось спать, время – семь утра. Так рано, да еще в субботу, я не поднимался даже в освоенцах!

Всю эту неделю Прокеш гостил у нас в Базмашене. Он долго лазил по ущелью в районе обвала. Спускался по реке, теребил спасателей. Ничего! Пакета, который вез Коновалов, так и не нашел. Любой из обломков мог стереть инфоры в пыль. Потом предложил навестить Лыкова, и мы отправились к верховьям Волги.

С вершины холма открылся вид на Раменье. На взгорье неподалеку друг от друга стояли дома, собранные «под избу». Полукругом блестела внизу река, чуть дальше разливалось неширокое озеро, теряющееся в лесистых берегах.

– Красиво здесь, – вздохнул Прокеш.

– Красиво, – вежливо согласился я.

Мне город нравится больше. Наелся природы на Красной. Когда выжигали джунгли под ретрансляторы, только и ждали: сейчас или через минуту выпрыгнет или выползет на тебя зубастое, шипастое. Нет, в городе лучше. Идешь себе, никто с разговорами не лезет, и никаких теплых ветров, превращающих человека в разболтанную говорилку. В городе можно молчать, никого не обижая.

У третьего дома Прокеш остановился, пробормотал: «Кажется, здесь», – и несколько раз бухнул кулаком в дверь. Дверь беззвучно открылась.

В доме никого не было.

В первой комнате рядом с дверью к стене был прикреплен сук, толстый такой, с обрезками веток. На обрезках висела одежда. Вдоль стены громоздились ящики. Один из них был раскрыт, на полу лежали стопки инфоров. Во второй комнате у окна стоял терминал, рядом ощетинился сенсорами модулятор. Большой модулятор, не любительский. Лыков всерьез занялся видеопластикой.

Прокеш придвинул к себе керамический сосуд.

– Молоко, – сказал он. – Интересно, что у них еще есть?

Я сел на диван. Неудобно хозяйничать в доме, если нет хозяина. Дверь открыта – значит, скоро придет. Прокеш влез в настенный фризер, достал банку без этикетки, повертел и сунул обратно.

– Говорил ему, что будем на выходные! Далеко он не ушел. – Прокеш задумался и добавил: – Надеюсь.

Вскоре на крыльце послышались голоса, хлопнула входная дверь.

В комнату вошли двое. Лыкова я узнал сразу: без бороды и усов, но острые глаза те же. Шрам над бровью. Второго я сначала не узнал, неказистый такой дед в зеленой куртке и в сапогах. Вспомнил, услышав пронзительный голос:

– Здравствуйте, гости!

Мотиватор Миронов собственной персоной. Я приободрился. Одно дело, когда идет непонятная кутерьма, и совершенно другое, если в ней крутятся лица значительные. От этого, правда, понятнее не становится, но все же приятно. Душу греет, как говаривал Амаяк. Встречу, например, завтра на проспекте моего старого знакомого Амаяка с девушками и, между прочим, расскажу: ловили, мол, рыбу с одним мотиватором. Впрочем, если и встречу, то скорее всего буду отмалчиваться. Девушкам это нравится. Амаяк за двоих наговорит. Лыков пожал нам руки, скинул мокрый мешок в угол. Мешок зашевелился. Миронов отцепил от пояса связку больших рыбин.

– Ухой кормить буду! – пообещал Кузьма.

Прокеш плотоядно облизнулся.

Пока чистили рыбу, он рассказал о последних событиях. Узнав о смерти Коробова, Лыков насупился и спросил:

– А что, мне сообщить не могли?

Прокеш опустил глаза. Я не понял, в чем дело. Заметив мое недоумение, Миронов нагнулся ко мне и тихо сказал:

– Видите ли, молодой человек, не так давно было принято оповещать о смерти не только членов семьи, но и всех знакомых. Теперь это считается нетактичным. Ох уж эта корректность!

Миронов явно сердился. Зря. Спешить с черной вестью – это слишком!

Уха получилась вкусная. На что я рыбу не люблю – и то попробовал из вежливости литку-другую – не заметил, как съел две тарелки. Прокеш ел и говорил синхронно.

– Мне кое-что удалось выяснить! – вещал он. – Я успел поговорить с соседями Коробова по ярусу. Тут меня пригласили на комиссию, и моя активность в Кедровске увяла.

Это точно. Вел он себя там безобразно. Все-таки трагедия, даже две трагедии, а он бегал по всему городу и выспрашивал.

– Я выяснил, что Евгений отдал записи Коновалову с просьбой передать их мне. В случае если не найдет меня – через Арама. – Прокеш ткнул в мою сторону литкой: – Меня он не нашел. Ни в лаборатории, ни дома у Коробова регистрационные инфоры не были обнаружены.

– Вам это ничего не напоминает? – спросил Миронов.

– Пока нет, – отозвался Прокеш.

– Сорок лет назад Томас Финлеттер был найден в своей лаборатории мертвым. Все записи и протокольные материалы исчезли.

– Точно! – вскинул руки Прокеш. – Я знаком с историей великих открытий в биологии. Но Финлеттер был тяжело и неизлечимо болен, он уничтожил материалы и себя в остром приступе депрессии. Полоса неудач и так далее… Действительно, у Евгения было подавленное настроение, но неудачи ни при чем. У него как раз получалось!

– Тогда почему он обратился не в ученый совет, а к вам?

– Не знаю. Мало того, совершенно непонятно, почему коммуникации транспьютерных блоков разъединены. Серьезное нарушение правил и инструкций, но, очевидно, у Коробова были основания.

– Основания? – саркастически произнес Миронов. – Мне хотелось бы знать, а какие у вас основания возиться с этим происшествием столько лет? И кстати, как вы стали экспертом?