Деревянные актёры - [7]
Я подумал: почему у воина такие живые глаза? И понял: в глазах были вырезаны маленькие круглые дырочки. Ровный свет падал на лицо воина, а в дырочках прятались тени. Поэтому у него был пристальный, живой взгляд. Я не вытерпел, вынул своего Пульчинеллу и принялся вырезывать дырочки в его глазах. И вот – один глаз ожил! Зато другой вышел совсем плохо – кривой и корявый. Я испугался, что испортил головку, и торопливо начал поправлять глаз.
Вдруг кто-то сильно толкнул меня в спину, Пульчинелла выскочил у меня из рук. Я чуть не упал. Чья-то трость ударила меня по ногам и стуча покатилась на мостовую. Какие-то бумаги рассыпались веером по земле.
– Ах, чёрт! – крикнул сердитый голос.
Высокий господин в чёрном плаще стоял передо мной, тараща серые блестящие глаза. Растрёпанная книга лежала у его ног. Как видно, он выбежал из-за угла, наткнулся на меня и разронял свои вещи.
– Ты кто такой? – спросил он, хмуря седые брови.
Я не успел ответить. Ветер сначала пошевелил, а потом подхватил бумажные листки и вереницей погнал их по площади.
– О мои апельсины! – заревел незнакомец и прыжками погнался за ними вслед.
Я удивился: какие апельсины? Никаких апельсинов не было, только бумажные листки крутились по мостовой. Едва господин протягивал руку, чтобы поймать листок, ветер подхватывал бумагу и мчал её в другую сторону. Шляпа незнакомца слетела, сизый парик растрепался, его плащ развевался, как огромное крыло. Из-под плаща мелькали длинные худые ноги в чёрных чулках. Мне стало весело. Я тоже бросился ловить листки. Я поднял с земли порыжелую шляпу, трость и растрёпанную книгу. Господин отдувался и вытирал лоб, бормоча проклятия. Я подал ему вещи.
– Что ты тут делал? – спросил он и посмотрел на меня так строго, будто видел меня насквозь. Я оробел.
– Ну, отвечай же! – крикнул он и топнул ногой.
– Я вырезывал глазки, синьор, – пробормотал я, – когда ваша милость вылетели из-за угла…
– Вылетел из-за угла? – повторил он и облегченно вздохнул. – Это правда, я очень задумался и не смотрел, куда иду… – Его глаза стали добрыми и виноватыми.
– Покажи мне, что ты вырезывал?
Я протянул ему Пульчинеллу.
– А, Пульчинелла, я узнаю благородные линии твоего носа, – сказал незнакомец и, разглядывая головку, продолжал медленно и важно: – Привет тебе, весёлый герой, с незапамятных времен потешающий простодушных итальянцев! Привет тебе, Пульчинелла, вырезанный из чурбашки маленьким черноглазым оборвышем!
Тут чудак снял шляпу и вежливо раскланялся с моим Пульчинеллой. Я подумал, не спятил ли он с ума. Мне стало не по себе, когда его когтистые пальцы взяли меня за подбородок, но он ласково улыбнулся и сказал:
– Ты очень любишь Пульчинеллу, мальчик? Люби его всегда, люби всё, что создала твоя родина. Пойдём со мной, я покажу тебе других кукол.
НА ЧЕРДАКЕ
Еле поспевая за длинными ногами незнакомца, я тащил под мышкой собранные листки. Его развевающийся плащ задевал меня по голове. Незнакомец говорил много, но я понял только то, что надо любить Пульчинеллу, и кукольный театр, и весёлые народные комедии.
– Но их и так все любят, синьор, – робко сказал я, – их нельзя не любить, они такие забавные.
– Их нельзя не любить… О милое дитя, в твоей кудрявой голове больше смысла, чем под высокими париками чопорных академиков. Их нельзя не любить… Если бы все так думали, итальянский театр не перенимал бы обезьяньи ужимки французов, а чтил бы свое народное искусство. – Он горько вздохнул.
Мы вошли в старый дом, поднялись по расшатанной лестнице, и чудак постучал в дощатую чердачную дверь.
– Входите, синьор, милости прошу! – сказал старичок в чёрной шапочке, одной рукой открывая дверь, а другой прижимая к груди горшочек с клеем. Старичок был низенький и коренастый. Из-под седых бровей хитро поглядывали быстрые светлые глаза. Он приветливо улыбался.
Мы вошли. Яркий солнечный луч падал из окна косым светлым столбом. Сквозь этот светлый пыльный столб на столах и на полу виднелись книги, обрезки бумаги и пёстрые лоскутки. Пахло клеем и свежей краской. Старик смахнул стружки с хромого табурета и пододвинул его моему спутнику. Тот уселся, скрестив длинные ноги, и сказал:
– Я написал предисловие к моим «Апельсинам», дядюшка Джузеппе, и нёс его вам, чтобы сделать приличный переплет, но злой случай предал мои листки на волю ветра… Этот мальчуган собрал листки и порадовал меня восхитительным носом Пульчинеллы. Взгляните!
Старик взял мою головку и отошёл к окну, чтобы её рассмотреть. А длинноногий продолжал:
– Кто сказал, что они умерли – весёлые создания народной фантазии? Они живут в душе народа. Вы видите – уличный бродяжка в перепачканной рубашонке, сам того не зная, вырезывает в куске дерева вечную улыбку древнего Маккуса наших предков – весёлого Пульчинеллы наших дней! Спасибо тебе, мальчик, ты рассеял бы все мои сомнения, если бы они у меня были!
– Недурно вырезано! – сказал старик, возвращая мне головку. – Тебя как зовут? Джузеппе? Ого, мы с тобой тезки. Посмотри, тезка, кто у меня в гостях сегодня!
Я взглянул на стенку и обомлел. Там на гвозде висел настоящий Пульчинелла в белом колпачке и в белом балахончике. У него были не только головка и ручки, как у кукол, которых показывают над ширмами, но и ножки в широких белых штанах, а на ножках – чёрные башмачки.
