Деревянное яблоко свободы - [55]

Она сказала Иванчину-Писареву «хорошо» и вернулась в соседнюю комнату, где Богданович с Соловьевым готовили ужин. Соловьев щипал лучину для самовара, Богданович чистил картошку над закопченным чугуном.

– Не бросай очистки на пол, – сказала она и, взяв нож, села рядом.

– Ну что? – спросил Богданович. – Предводитель (так называли они между собой Иванчина-Писарева) опять сетовал на нашего вольного стрелка?

– Да.

Помолчали. Соловьев загнал в ладонь занозу и теперь пытался вытащить ее зубами.

– А может быть, он и прав, – задумчиво сказал Богданович.

– Кто? – спросил Соловьев.

– Воробей, конечно. (Воробей была вторая кличка Морозова.) Торчим здесь столько времени и делаем вид, что нас нет, хотя весь город, кроме, пожалуй, полиции, знает, что мы здесь. Сбесишься со скуки. Как считаешь, Саша?

– Может быть, – флегматично пожал плечами Соловьев.

– Может быть, может быть, – передразнил Богданович. – У тебя когда-нибудь бывает свое мнение?

– Иногда бывает.

– Разговорился, – усмехнулся Богданович. – Ты бы рассказал Вере, за что тебя в последний раз в кутузку тащили.

– Да ну! – смутился Соловьев.

– Нет, право, расскажи, это очень смешно, – просил Богданович.

– И ничего смешного, – сказал Соловьев.

– Очень даже смешно. Понимаешь, Верочка, возвращается однажды наш Саша с какой-то сходки к себе на нелегальную квартиру. И, как это бывает только с ним, забыл собственный адрес. Помнит только, что где-то на Васильевском острове. А уже ночь, деваться некуда, блукает от одного дома к другому, вдруг навстречу городовой. «Кто идет?» – «Черт!» – отвечает Саша…

Хлопнула входная дверь. Богданович смолк, не договорив. Пришел Морозов, и все стали вслушиваться, что будет в соседней комнате. Соловьев все еще пытался ухватить зубами занозу.

– Дай-ка руку. – Вера отколола от воротничка булавку и начала ковырять ладонь Соловьева.

В соседней комнате слышались голоса – спокойный Морозова и возбужденный Иванчина-Писарева, но разобрать слова за дверью было невозможно.

– Вот и все. – Вера вытащила занозу и повернулась к Богдановичу. – Ну, и что дальше?

– Что дальше? – Богданович вслушивался в то, что происходит за дверью, и не понял вопроса.

– Городовой спрашивает «Кто идет?», а Шура отвечает: «Черт», – напомнила Вера.

– Да бог с ним, с чертом, это пусть он тебе сам расскажет. Тут есть кое-что поинтереснее. Пошел я сегодня в лавку за колбасой, смотрю, навстречу двое запряженных парами саней. Два мужика с вожжами в руках вышагивают сбоку. Смазные сапоги, тулупы нараспашку, под тулупами длинные пиджаки, часы с цепочками, красные рубахи без галстуков. Смотрю – знакомые лица. «Здравствуйте, – говорю, – господа купцы! Откуда и куда путь держите?» – «Торгуем, барин, помаленьку, скупаем яйца и крупы, продаем всякий деревенский товар: сапоги, полушалки, деготь, свечи, подковные гвозди». Шапки сняли, кланяются, стрижены в скобку, волосы постным маслом помазаны. «Ах вы, – говорю, – чертовы сыны, а есть ли у вас свидетельство на право торговли?» – «Есть, ваше благородие, аж целых два». – «А уж не липовые ли у вас эти свидетельства?» – «Так точно-с, ваше благородие, липовыя, и даже очень-с». – «А не занимаетесь ли вы, кроме торговли, чем-нибудь незаконным?» – «Занимаемся, господин хороший, еще как занимаемся. Пропаганду ведем середь мужичков-с, начальство местное обличаем-с, выискиваем всяких недовольных».

– Да кто ж это такие были? – не выдержала Вера.

– Небось кто-нибудь из наших, – сказал Соловьев.

– Точно, угадал. Попов и Харизоменов. Оказывается, тут ими кишмя кишит вся губерния. Александр Первый ходит коробейником по деревням, Саша Михайлов живет у раскольников, вместе с ними расшибает лоб, хочет повернуть раскол лицом к революции.

– Кто этот Саша Михайлов? – спросила Вера.

– Ты разве с ним не знакома? – удивился Богданович. – Дворник говорил, что знает тебя.

– Так он и есть Дворник? – почему-то обрадовалась Вера. – Тот, который заикается немного?

Отворилась дверь в соседнюю комнату, и влетел красный как рак Морозов. Следом за ним вошел Иванчин-Писарев.

– Слыхали, что этот умник придумал? – спросил он, кивая на Морозова.

– Расскажи, услышим, – сказал Богданович.

– Авантюрист, – кипятился Писарев. – Решил вместе со здешними гимназистами ухлопать какого-то пристава.

– Не решил, а советуюсь, – поправил Морозов.

– И советоваться нечего. Своя голова есть. Ну ладно эти гимназисты, они еще желторотые. Но ты… Ты что, забыл, для чего ты здесь? Забыл о главной нашей задаче? Считаешь себя революционером, и опытным, в тюрьме сидел! Зачем тебе этот пристав понадобился?

– Этот пристав, между прочим, уже упек несколько человек ни за что ни про что в Сибирь и на этом останавливаться не желает.

– Все равно его трогать нельзя. Да стоит сделать даже пустую попытку, как немедленно сюда слетится Третье отделение в полном составе, перевернут вверх дном всю губернию, арестуют каждого мало-мальски подозрительного человека.

Морозов насупился.

– Когда Засулич стреляла в Трепова, мы приветствовали ее. Почему же мы должны помешать местной молодежи совершить то же самое?

– Потому что мы предпринимаем дело более прочное и серьезное, – строго сказал Писарев. – И чтобы не провалить это дело, нужно быть очень осторожными. Завтра же скажи своим друзьям, пусть не вздумают ничего такого предпринимать.