Деревья-музыканты - [23]

У Фон-Паризьена нет ни границ, ни застав. Главная улица — та же дорога, и вокруг нее роятся домики; они рассыпаны без всякого порядка, просто и естественно, как молодые побеги банана вокруг материнского ствола. Вот и скажи, где он начинается и где кончается, этот городишко. Мирный, тихий уголок, ни шумного колокольного звона, ни военных фанфар.

С котомкой за плечами, в огромной соломенной шляпе, надетой поверх платка, повязанного вокруг головы, колдун Данже Доссу шатался по Фон-Паризьену, поглядывая по сторонам круглыми, как у совы, глазами и рисуя в дорожной пыли своей палкой колдовские круги. Вот уже несколько дней его томила тревога. И тревога эта погнала его в город. Когда он шел через рынок, кругом сразу наступала тишина. Только несколько доминиканских крестьян, приехавших продать свой товар, зашушукались, указывая на Данже Доссу, на колдуна, который известен как заклятый враг Буа-д’Орма Летиро, величественного папалоа[28], патриарха и защитника этих мест. Матери хлопали по рукам бедных малышей, которые имели неосторожность показать пальцем на нечестивца, способного отнять у человека жизнь. Земля словно зазвенела таинственными голосами, в воздухе повеяло чем-то жутким, неотвратимым. Данже Доссу, повинуясь неуловимым знамениям, отправился в путь, навстречу опасности, которую пока почуял лишь он один. Выпрямившись во весь свой огромный рост и выпятив широкую грудь, колдун шел по городку размеренным трагическим шагом...

III

Фламбуаяны — «пламенеющие деревья», с красными гирляндами на верхушках, — как отряды раненых гигантов, взбираются в гору возле Петионвиля, Ля-Буля, Фермата и других городков. Вокруг горы петляет, вьется дорога, с нее несется неумолчный шум, но тяжелая завеса листвы поглощает все звуки. Тишина долины — лепечущая, прохладная, робкая; в горах тишина становится напряженной и гулкой.

Вилла господина посла стоит на холме, укрытая густой зеленью. Склоны холма — точно палитра, на которую времена года кладут бесконечное множество оттенков зеленого цвета. Бурдон отличается от соседних городков характером несколько скрытным; природа живет здесь жизнью упоительно-сладостной, но предпочитает не говорить об этом вслух; дома играют в прятки, притаившись во впадинах и ложбинках. Камень, дерево, бетон, черепица, мозаика радуют глаз, внезапно возникая из-за чопорных пальм, кривоногих кенепье и коварных кустарников, всегда готовых отпустить прохожему какую-нибудь колкость. Каждый резидент выбрал холм или ложбину по своему вкусу, но можно подумать, что все эти задумчивые виллы, эти белые, голубые, розовые дворцы, эти стилизованные негритянские хижины с позолоченной соломенной кровлей разместились среди складок земли по четкому плану, повинуясь чьей-то единой воле. Там и сям причудливой формы бассейны для плавания, изумрудные и бирюзовые пруды таращат среди травы свои влажные глаза и удивленно поглядывают на крутые вершины гор, на долину, на блеск далеких озер. Всякого, кто приезжает в Бурдон, сразу очаровывает гармония удивительного пейзажа. Каждый его изгиб, начиная с далекой линии морского берега и кончая гористым горизонтом, — все здесь играет красками, светотенью, бликами, все радует глаз.

Посол приказал повару выбрать для завтрака тропическое меню. Он вовсе не желал угощать своего гостя французскими блюдами; французская кухня, несомненно, возбуждает и подхлестывает человека, но доставляет ощущения слишком изысканные, слишком размеренные и тонкие, которые не в силах притупить остроту ума; наоборот, даже в минуты сладостной истомы они стимулируют мысль, наделяя ее чисто картезианской логичностью. Нет, посол хотел, чтобы архиепископ целиком оказался в его власти, и он решил оглушить гостя, потрясти ощущениями острыми, дикарскими и вместе с тем нежными, поразить резкими и пряными ароматами, ошеломить натюрмортами неистовых тонов, где мясное филе обвито гирляндами из цветов красного перца... Надо охватить его нёбо клещами огня и льда, не дать ему опомниться, уложить на месте и заставить взмолиться о пощаде.

Религия представляла в этой стране немалую силу, и было бы неплохо заручиться ее содействием. Лучшего случая и не придумаешь — архиепископ пожалует сюда собственной персоной. Да, нелегкая, неблагодарная задача выпала на долю посла — орудовать в стране, где народ с такой страстью рвется к свободе. Приходится иметь дело с политиканами чересчур утонченными, слишком, так сказать, латинизированными; чем больше они развращены, тем труднее с ними договориться. И что за олухи сидят в государственном департаменте! Только и умеют что отдавать приказы в духе повелений Зевса-громовержца, — а потом еще удивляются, что провал следует за провалом! Болваны!

Надеялись, что все будет так просто: сиди на куче долларов с большой палкой в руке да веди разговор «с позиции силы», командуя всеми этими неграми, индейцами, метисами, латиноамериканцами и прочими ублюдками! А, оказывается, все идет по-иному. Послу приходилось иметь дело с проклятым латинским хитроумием, сдобренным негритянской сметливостью... Пускаться на всяческие уловки... Устраивать завтраки! Исправно играя свою роль могущественного проконсула, он прекрасно сознавал, что в народе бурлят подспудные силы и что янки быстро утрачивают свою власть. Посол видел, какой вред наносит его стране удивительная наивность, свойственная подчас самым опытным американским дипломатам. Так ли уж верно называть наш век американским?.. Что нужно архиепископу? Говорят, он одинаково опасен и когда поражает собеседника игрой ума и неопровержимой логикой, и когда принимает елейный, благостный вид.