Дерево ангелов - [104]

— Лайам, — произнесла Джулия пересохшими губами.

— Так что, разве Лайам не разделит с вами заботу о малыше?

— Я не знаю, хочет ли он ребенка…

— Неужели? — Глаза Одри сузились. — Он вас любит?

Перед мысленным взором Джулии мелькнула концовка письма: «Люблю, Лайам». У нее слегка кружилась голова.

— Да, — ответила она.

— А вы его любите?

То, что ты любишь кого-то, еще не означает, что ты обязательно его утратишь. Она должна двигаться дальше, пойти на риск.

— Да.

— Что ж, — кивнула Одри с довольным видом, — обычно такие вещи так или иначе утрясаются сами собой, если у людей хватает здравого смысла и они стараются сделать все от них зависящее. Что я тогда вам сказала — счастье и любовь, да? Хотя надо бы провести обстоятельное гадание по картам, как вы считаете? Только это будет стоить пятерку!

Джулия машинально полезла в сумочку и вытащила кошелек.

— Вот. — Она протянула пятифунтовую купюру.

Одри взяла деньги и зашла в тускло освещенную палатку. Джулия пошла было за ней, но остановилась. Доски запели у нее под ногами. «Один шанс из ста, что ты сможешь забеременеть», — зазвучал у нее в ушах стальной голос старшей сестры больницы.

— Нет, — она покачала головой. — Оставьте деньги себе, я не хочу знать свое будущее. Все равно от судьбы не уйдешь.

— Ну, кроме судьбы, есть еще чокнутые политики и стихийные бедствия, — захихикала Одри. — Только клиентам об этом не стоит говорить.

— Я оставлю ребенка, — объявила Джулия и поняла, что знала это с самого начала.

— Вот и правильно! — Одри сунула деньги в карман.

— И я не брошу живопись. У меня все получится.

— Это и без всяких гаданий ясно.

К ним приближалась гурьба молодых людей, один из которых был в серебристом бальном платье, и Одри окинула их взглядом, исполненным профессионального интереса.

— Очень рада, что смогла вам помочь, дорогая, но я всего лишь говорю то, что вижу в человеке. Дайте мне знать, как все обернется, а? — подмигнула она.

— Обязательно!

Джулия зашагала обратно к берегу, чувствуя, как у нее внутри зреет будущее. Ее рыжие волосы развевались на ветру, на далеком пляже начался фейерверк — завертелись «огненные колеса», рассыпая золотистые искры по вечернему небу. Джулия, смеясь, помахала рукой чайке, которая пронеслась над самой ее головой. Чайка отчаянно хлопала крыльями, борясь с ветром, потом грациозно развернулась и полетела прочь, в ту же сторону, в какую медленно двигалась Джулия. Сейчас она придет домой и скажет бабушке о своем решении, а завтра попытается связаться с Лайамом.

А потом?

Она не знала, что именно произойдет потом, — никто не знал. Но это не имело значения, Джулия думала лишь об одном — о невероятной удаче, о поразительном совпадении, о чуде. Ведь ей выпал один шанс из ста.

Глава тридцать третья

«Как ты узнала? — прошептала тогда Джулия. — Как ты определила, что я беременна?»

Нина уже почти догадалась тогда в мансарде, но Джулия заговорила о Кирилле с Полом и сбила ее с мысли. Позже, на кухне, видя, как внучка зевает, Нина пыталась вспомнить, где она уже видела эту усталость. На память пришло мамино лицо в то время, как она спала на софе в малой столовой, и потом, когда она лежала в гробу, плача ледяными слезами. Вспомнилась и Мэгги на вершине пагоды, с посиневшими губами и выкаченными глазами. Чье же это лицо? Веки молодой женщины налились тяжестью, глаза совсем слипаются, и вот она с трудом распахивает их снова…

Они сидели совсем рядом, и Нина, протянув руку, погладила внучку по щеке.

А потом ее вдруг осенило — Вера! Лицо Джулии напомнило Нине ее падчерицу, когда та носила Роберта. Вера сидела в залитой солнцем комнате. «Наконец-то! — прошептала она. — Это произошло: я жду ребенка. Мы хотели, чтобы ты узнала первой».

Шторы в спальне были раздвинуты, и Нина видела, как в вечернем небе прочертила дугу яркая вспышка, затем еще и еще одна — красная, синяя, желтая. Фейерверк у моря. Она знала, как красиво будут отражаться огни фейерверка в море, но не стала подниматься и подходить к окну, чтобы посмотреть. Вместо этого она повернулась к большой металлической шкатулке, лежащей возле нее на кровати.

Внутри шкатулки заключалась целая жизнь. Сверху лежала фотография — мама и тетя Лена в оранжерее, за ними виден ствол пальмы. Они сидят бок о бок, не ведая ни войны, ни смерти. Такие молодые, — мама умерла в тридцать восемь лет. «Между моим и твоим рождением у нее было несколько выкидышей, — рассказала Катя, когда Нина перебралась жить к ним в Ниццу. — Я знаю от Дарьи. Ей нельзя было больше рожать — это было опасно».

Под фотографиями лежали всякие мелочи, завернутые в папиросную бумагу: розовые ракушки, молочный зуб ребенка, перо чайки, шелковые цветы с первого бала Веры и Лиззи, самодельные открытки на день рождения, разрисованные детскими сердечками. В кусочке золотистого целлофана свернулись, перевиваясь друг с другом, две пряди волос; Нина могла различить их — Верины волосы всегда были чуть темнее.

В маленьком конвертике лежал фарфоровый египетский скарабей, купленный после того, как она потеряла браслет, который подарил ей Гарри. Она обронила его на пляже в Ницце, когда гуляла с девочками. Браслет просто соскользнул с ее запястья, и она далеко не сразу заметила это. Они обошли весь пляж, пытаясь отыскать его. «Мы найдем его, маман, не плачь!» Но браслет так и не нашелся, и на лицах девочек под соломенными шляпами отобразилось такое горе, что Нина утерла собственные слезы и повела их в английское кафе, где они до отвала наелись ванильного мороженого и начисто забыли о потере. Вернее, Нина думала, что девочки забыли. Но всего несколько месяцев назад Вера сказала: «Помню, как ты плакала однажды, когда мы жили в Ницце. Мы пошли на пляж, и ты потеряла какое-то украшение, сережку с бриллиантом, да? Я, бывало, часто фантазировала, как нахожу ее и возвращаю тебе или как кто-нибудь другой ее находит — какой-нибудь бедный, отчаявшийся студент. Он идет по пляжу и вдруг видит сверкающий бриллиант. Я воображала, как бы он обрадовался, как это изменило бы его жизнь…»