Деревня Пушканы - [8]

— Что ему тут понадобилось? — Полольщицы зашевелились, как болотная трава на ветру.

Не успели они оправиться от удивления и взяться по-настоящему за работу, как на дороге к усадьбе Озолов появилась другая коляска. На козлах сидел кучер, а в кузове — одетый в черное человек.

— Ксендз… И этот туда же?

— Святому отцу все дороги святы, — пробормотала Ядвигина мать. — Мне один человек сказывал, в Аташиене дело было. Там-то вообще народ поумней нашего. Ну вот… — Она огляделась вокруг, как бы убеждаясь, внимательно ли слушают ее, и — замолчала.

От мызы Пильницкого, опираясь на палку, межой шел человек. Степенный и почтенный, но вместе с тем и суровый на вид. Настоящий богатый хозяин. В темном суконном пиджаке, сапогах и черном, сдвинутом на затылок картузе. Он дымил трубочкой, заложив одну руку за спину. Словно прятал что-то в ней от посторонних.

Хозяин Ядвигиной матери — Пекшан.

Подойдя к прополотым грядкам, поковырял палкой в борозде, словно убедился, достаточно ли рыхлая земля, и даже не удостоил притихших женщин взглядом. Попыхивая трубкой, стал не спеша подниматься в гору, к усадьбе Озолов.

— Ясно, сбор у них, — решила Тонславиха. — Трое больших хозяев и ксендз…

— Торг. — Ядвигина мать встала и стряхнула с фартука землю. — Договорятся, сколько с кого сдерут.

— Ну ксендз тут уж ни при чем! — Этакая ересь задела Тонславиху за живое. — Ну и люди! Никак этих сумасшедших времен не забудут. Никак за ум не возьмутся.

— За какой еще ум? — бросила Ядвигина мать. — Разве правду говорить грех? Разве ксендз не из главных пайщиков в лавке и на кирпичном заводе? И против тех, кто за справедливость для бедняков…

— Против бунтарей, против антихристов он! — на подмогу Тонславихе кинулась мамаша Спруд. — Против таких, каким был Русин на нашем острове. Разве то, что кузнец тогда делал, разумно было? Порядочных хозяев на посмешище выставлял. А сколько честного народа попутал! Сколько людей из-за него в беду попало?

— Русина ты, соседка, лучше не трогала бы. — Анна заметила, как Ядвигина мать потемнела лицом. — Русин был честным человеком. С добрым сердцем. Только кровососам слишком много воли давал. Тогда разве кого-нибудь судили или пытали, как теперь?

— Верно! Верно! Правда! Неправда! Зачем ксендза поносить? Зачем над верой глумиться, — зажужжали полольщицы, как осиный рой. Иные — заодно с Ядвигиной матерью, иные — против них.

Анне и Езупате ничего другого не оставалось, как съежиться и побыстрей ползти вперед по борозде. А что, если матери так разойдутся, что сцепятся друг с дружкой, как это бывает в деревне? В таких схватках больше всего достается человеку стороннему. Словно именно он бросил в толпу камень раздора.

Сверху, со двора Озола, вдруг донесся страшный рев. Крик, ауканье, свист на мотив солдатской песни. Затрещали выстрелы. Три, пять, семь; словно преследовали беглеца. Полольщицы притихли, упали на колени.

— Напились, — перекрестилась Тонславиха. — И ксендз там.

— Смотри, и нам угощение несут! — закричала Курситиха.

И в самом деле! С жестяным ведром в одной руке и с кружкой — в другой спускалась по тропинке к полольщицам хозяйка Озолов. Вместе с младшим озоловским отпрыском — гимназистом Артуром в черной круглой шапочке. Хозяйка поставила в конце огорода ведро, зачерпнула в нем кружкой и ласково крикнула:

— Эй, женщины, сюда идите!

Полольщицы с минуту помялись, затем женщины, что постарше, начали вставать и отряхиваться, вытирать о фартуки руки.

— Выпейте по кружке, погибче пальцы станут! — подчеркнуто любезно потчевала хозяйка. На щеках играли глубокие ямочки. — Выпейте за наше здоровье! Хозяин посылает. И знайте: панская водяная мельница с шерсточесальней опять завертится. Наш хозяин, Муктупавел, ксендз и Пекшан основали компанию, которая купит у государства мельницу. С пилорамой и поставом для пшеничной пеклеванки. Всей волости польза будет.

— А вам — богатство, — не дождавшись своей очереди за кружкой пива, Ядвигина мать вернулась к борозде.

За ней и Анна с Езупате. Они обошли хозяйского сынка, который, расставив ноги, загораживал дорогу, что-то жуя и причмокивая. Под черным пиджаком у него на груди торчала книга в синей обложке с косматой надписью «Пан».

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

В воскресенье утром Анна встала на рассвете. Спустив ноги с кровати, пригладила руками свалявшиеся волосы. Вчера в бане не удалось как следует прополоскать. Не хватило дождевой воды. Мыться пришлось последней, в глубокой темноте, и кадку уже успели вычерпать. Попасть в баню раньше она не могла — отец послал в Розгали за керосином и спичками, а от Пушканов до Розгалей целых семь верст. Если же пойти окольной дорогой, и более того. Она выбрала окольную. Должна же она узнать, как живут Ядвига и ее мать.

— Надо поторапливаться… — глубоко вздохнула Анна. Успеть собраться в церковь, а до службы переделать уйму дел! О том, чтобы не пойти, остаться дома, нечего и думать. Отец пригрозил ремнем и карой по-страшней прежних.

Девушка обвела взглядом комнату. В утреннем свете та показалась неуютной и грязной. У печи куча сношенных лаптей и постол, на лежанке грязные онучи. Глиняный пол замусорен, на столе немытая посуда, над которой жужжат назойливые мухи. Целый рой мух. Ни вчера, ни позавчера никто их не гонял. Березовые ветки, которыми, закрыв окна и двери, пушкановцы бьют обычно мух на стенах и потолке, валяются, увядшие, за дверью. Пока помогали на толоке Тонславу и гнули спину на Озола, домашним размахивать прутьями было некогда.