Деревенский дневник - [45]

Солнце. На бугре за деревней, возле амбара, небольшой ток, где стоит зерноочистительная машина с подвешенными к ней пустыми мешками. Два парня — машинист с трактористом — сшивают приводной ремень. В ослепительном и рыхлом ворохе соломы лежат девчата, приехавшие из города помогать колхозу. Откуда-то из-под бугра то и дело приходят утки, клюют разбросанное всюду зерно. Алексей Петрович говорит, чтобы уток прогнали, и их гонят, но они снова возвращаются. Алексей Петрович советует председателю убрать мякину и прочие отходы подальше: осенью, мол, все это пригодится или зимой.

Входим в полутемный амбар, куда сквозь щели в стенах пробивается солнечный свет. В амбаре прохладно, пахнет теплым и пыльным хлебным духом. Всюду на деревянном полу кучи зерна, желтовато-серые, с торчащими из них сухими безлистными ветвями. Алексей Петрович вытаскивает то одну, то другую ветку, проводит ладонью по той ее части, которая находилась в зерне, — не влажная ли она? Немолодая уже женщина, что-то делавшая в темном углу амбара, — как выясняется, бригадир, — говорит, что за зерном она следит, все время лопатит его, да и кладовщик то же самое. Она спрашивает, скоро ли начнут выдавать хлеб на трудодни, заработанные на уборке. Когда мы выходим из амбара, Алексей Петрович советует председателю, как только расплатятся они с государством, начать выдачу авансов.

Предстоящей выдачей хлеба все интересуются. Здесь не то что в приозерных колхозах, где народ благодаря луку, вишням, овощам имеет порядочно денег и предпочитает покупать печеный хлеб. Здесь земли бедные, основное достояние — хлеб да картошка. Кстати, в прошлом году на трудодень здесь выдали всего по триста граммов зерна.

Председатель отвечает Алексею Петрович, что в ближайшие дни рассчитается с государством и начнет выдачу хлеба на трудодни. Он напоминает нам, что, как мы видели в конторе, идет уже подсчет трудодней.

Алексей Петрович советует ему подсчитать с правлением свои возможности и сдать государству и в счет будущего года: на будущий год легче будет, тем бодее что неизвестно, каков будет урожай зерновых, а нынче неплохой — на круг девять центнеров. И еще он рекомендует, посоветовавшись с правлением, недодать колхозникам граммов по двести на трудодень, но засыпать семена на будущий год: никуда это не годится сеять новыми семенами… в прежнее время самый бедный крестьянин от детей урвет, а семенами себя обеспечит. Все это Алексей Петрович говорит мягко, не поучая, и мне все больше и больше начинает нравиться этот спокойный, очень обыкновенный партийный человек.

Мы стоим возле зерноочистительной машины, ожидаем, когда наладят ремень, хотим посмотреть, как она работает. Подходят колхозники. Один из них невысок ростом, горбонос, черняв и сухощав, одет в красную, выгоревшую на солнце рубаху распояской; другой — бригадир — человек плотный, что называется в теле, с крупными и добрыми чертами лица. Чернявый спрашивает у председателя, нет ли покурить, говорит, что табаком мучаются, а для мужика и еда-то не так нужна — был бы табак. Табаку же или дешевых папирос ни в лавочке нет, ни в городе. В лавочке, надо думать, бывает табак, да по своим расходится. Алексей Петрович советует председателю держать в кладовой ящик-другой табаку. Он говорит: «Будешь давать тем, кто хорошо работает».

Разговор снова возвращается к тому, что рожь уже сжата, надо молотить ее, а молотилку забрали. Алексей Петрович настоятельно советует заскирдовать рожь как следует, тогда ей ничего не сделается, никакой дождь не страшен, а потом можно будет спокойно молотить. Скирдовать нужно потому, во-первых, что поля, где стоят суслоны, надо пахать, и потому, во-вторых, что если пойдут дожди, то рожь намокнет и прорастет. Но для того, чтобы скирдовать, надо свезти снопы в одно место, с транспортом же в колхозе плохо. Чернявый колхозник говорит: «Есть у нас семь лошадей да два с половиной полка, ни сбруи порядочной нет, ни хомутов». Алексей Петрович обращается к председателю: «Лошадей-то одень, обуй… — Потом спрашивает — А машина что делает? У вас же есть машина». Председатель отвечает, что машина лес возит. Алексей Петрович укоризненно замечает: «Что же вы, мужики, зимой надо было возить лес, как раньше хозяева делали, а вы в жнивье возите, совсем разучились крестьянствовать». Тогда чернявый не без обиды возражает: «Мы-то не разучились, мы вон с ним, — кивает он на бригадира, — мы с ним с осени делянку нарубили да напилили… Деловая древесина… Думали, зимой вывезут, а ее не вывезли, и неизвестно, куда она подевалась. Выходит, — продолжает он с горечью, — не мы крестьянствовать, а вы руководить нами разучились». И говорит, что они все требовали убрать прежнего председателя, а районное начальство возражало. Алексей Петрович мрачнеет и молчит.

Мне вдруг приходит в голову, что для этого колхоза те два года, что минули уже с сентябрьского Пленума, прошли впустую, — хуже того, он продолжал опускаться все ниже и ниже, хотя для подъема сельского хозяйства всего-то дано было Пленумом два-три года. И еще я думаю: почему же не снимали все-таки председателя? Должно быть, потому, что он не вор, не пьяница, Устава не нарушал, с колхозниками был вежлив и, говорят, даже в хозяйстве разбирался. Но никого не смущало в течение почти двух лет после Пленума, что у председателя этого нет одного — таланта организатора, что при всех добрых намерениях его колхоз нищает и нищает. Вероятно, он и планы полевых работ кое-как выполнял, и государству, не выдавая ничего колхозникам, кое-что сдавал…