Деревенский дневник - [42]

Вечером в густой белой пыли идет черно-белое стадо.

Часу в двенадцатом ночи Николай Леонидович привез на мотоцикле, в кромешной тьме, свою старуху мать, живущую в Вексе, километров за восемнадцать отсюда. Старуха тряслась ночью на заднем седле мотоцикла из любви к сыну. Он набрал со своего сада много вишни, а везти ее на базар некому; Наталья Кузьминична отказалась, так как у нее своя. Старуха поедет с Натальей Кузьминичной продавать вишню, — та и места знает и все порядки и вообще к торговле привычна. Мать расспрашивает Наталью Кузьминичну, не ругают ли сына, жалеет его из-за того, что у него такая трудная должность, говорит, что они своего председателя — Ивана Федосеевича — все время ругают, небось и Николая Леонидовича так-то.

Ночь. За черными стеклами окон не видать темной деревни. Лишь изредка вспыхнет вдруг окно в избе напротив, затем весь противоположный фасад осветится слабым светом. То ли поезд это прошел, то ли машина по шоссе. А потом все снова пропало в черной мгле.

* * *

Рыбнинские мужики, думается, не зря возвели свою колокольню с Ивана Великого. Село их расположено на низком берегу озера, а за сёлом — высокая гряда холмов. Если бы колокольня была обыкновенной вышины, то она много потеряла бы на фоне этих холмов, потому что церкви особенно хорошо смотрятся с расстояния, когда они отчетливо рисуются на фоне неба. Потому-то и ставились деревенские церкви на самых высоких местах, очень удачно и красиво ставились.

Большинство церквей сейчас, разумеется, закрыто, в них находятся различные склады, мастерские, а то и вовсе стоят они пустыми. Церкви разрушаются, кое-где их уже разобрали или разбирают, хотя проку от этого кирпича мало, крыши же и вовсе проржавели. Правда, безопасности ради иные церкви следует разобрать, так как, не ровен час, что-нибудь упадет сверху, особенно при сильном ветре: кирпич, кусок железа или штукатурки.

С исчезновением деревенских церквей несколько обеднеет русский пейзаж, эти всхолмленные равнины с оврагами и мелколесьем. Удивительно хорошо вписаны церкви в природу, свидетельствуя о художественном вкусе строителей, в большинстве своем безвестных. Конечно, есть проблемы и поважнее, однако и об этом надо думать, заботясь о потомках, которых не следовало бы лишать красоты, какою сами мы еще наслаждаемся. Надо как-то сохранить сельские церкви, переделав их под клубы. Надо лишь взамен крестов поставить прапорцы или какие-нибудь резные металлические эмблемы. Что же до таких интереснейших сооружений, как рыбнинская колокольня, то их следовало бы реставрировать. Правда, колокольня эта и не очень древняя, но весьма любопытна по своеобразной архитектуре. Построена она в середине восемнадцатого столетия — архитектором-самоучкой, здешним крестьянином Алексеем Степановичем Козловым. Грешно, право, предать постепенному разрушению эту величественную, воплощенную в камень фантазию крестьянина.

* * *

Николай Леонидович поехал вечером к матери в Вексу, там престольный праздник — преображение.

Мимо нас, в гору, тянутся пешком и на велосипедах нарядные горожане. Они идут в село Васильевское, где сегодня тоже престол. Сколько хлеба, сена и овощей потеряет из-за праздника район, область, вся страна! Удивительная это дикость. Добро бы в бога верили, а то ведь и молиться не умеют, и что это за преображение, почти никто не знает, а вот — праздник, работать грех…

Разговаривали об этом с Натальей Кузьминичной, она говорит: «Не знаю уж, что за праздник, а только — большой, грех работать». Я ей говорю: «Да ты же и в церковь не ходишь и у исповеди, наверное, бог знает когда была, какой же это тебе праздник; вот Октябрьская придет, тогда празднуйте». Но она смеется, и, конечно, я ее не переубедил. Тут не в религии дело, но в обычае, и еще в том, что работают люди трудно, живут скучновато, развлечений почти никаких, культуры мало, а у человека есть потребность отдохнуть, развлечься.

Вечером, за ужином, Наталья Кузьминична обстоятельно, со множеством подробностей рассказывала, как сегодня, когда они убирали в Бели сено, вышел из кустов старый лось, подошел к стогу, долго стоял неподвижно и смотрел на работающих женщин. Потом она вспомнила, как завелась у них на дворе ласка, как терзала она корову. Корова исхудала, убавила молока, и утром, бывало, когда Наталья Кузьминична выйдет во двор, корова вся стоит в инее: дело было к холодам, и вспотевшая от терзавшей ее ласки корова, как только ласка убегала, мгновенно покрывалась инеем. Об этой ласке Наталья Кузьминична рассказала Михаилу Васильевичу Грачеву, и тот посоветовал поставить во дворе старого козла. Но такого не было в деревне. Тогда Михаил Васильевич принес козлиной шерсти, которую выстриг у «инвалидского» козла, то есть у козла, стоявшего на конюшне артели инвалидов. От этой шерсти ласка сразу пропала. А ведь так прижилась, что успела уже вывести где-то на дворе детенышей. «Я их не видела, — говорит Наталья Кузьминична, — но только выйду во двор, слышу, они пищат; ней, думаю, мерещится мне, ней и впрямь пищат. Иду на голос, пошарю в соломе рукой, они замолкают. Точно, это детеныши ее были. А от шерсти козлиной — уж она такая вонючая — и сама ласка и детеныши пропали. Перетаскала она их».