Деревенский дневник - [39]

Но раз уж зашла речь о сельскохозяйственной науке, нельзя не сказать, как представляется она иной раз стороннему человеку, которому случается бывать в деревне.

Была, например, в качестве панацеи от всех бед травопольная система, травы сеялись всюду, даже и там, где это было невыгодно. Во многих местах провалилось это дело, и травы теперь — что совсем преступно — как бы в опале, за них не дерутся, ими пренебрегают даже и там, где они нужны как воздух.

Было, помнится, орошение центральных черноземных районов страны — сплошное, с шумными газетными статьями, вложили уйму денег, видели в этом панацею от всех бед для всей этой обширной области, а теперь замолчали, хотя в качестве одного из способов борьбы за урожай орошение весьма полезно. Надо было лишь вводить его не сплошь, а там, где это было легче и доступнее, — скажем, на овощах.

Была, не в столь больших размерах, вспышка с ветвистой пшеницей, и я сам видел, как в Заволжье, где есть отличные, драгоценнейшие твердые пшеницы, посевы которой в ту пору сокращались, — как в одном тамошнем колхозе колхозники, не ведая, что и зачем они делают, сеяли в обязательном порядке непроверенную и очень сомнительную ветвистую пшеницу, сеяли, разумеется, зря.

Затем были лесные полосы, влетевшие в огромную копеечку, отнявшие много земли, техники. Теперь эти полосы во многих местах забыты, заброшены, и печать о них молчит, хотя дело это нужное; не надо только считать его панацеей от всех бед, а вводить постепенно, в районах, где это прежде всего и жизненно необходимо, причем вводить в комплексе с другими мероприятиями.

Отсюда-то и возникает мечта о таком научном учреждении, которое, оставив бесполезную шумливую пропаганду одного какого-либо метода, одной культуры — для всех без исключения мест, — занялось бы комплексным изучением различных методов и культур применительно к особенностям того или иного района страны. На основе такого изучения, такой комплексной разработки должны бы составляться планы развития сельского хозяйства той или иной области, района, колхоза, причем в этих планах, опирающихся на научные данные и местный вековой опыт, должно быть предусмотрено постепенное внедрение новых культур, пород и видов скота, методов и способов работы, новых механизмов — новых вообще и для данной местности.

* * *

Сергей Сергеевич на время реставрации кремля поселился в одной из кремлевских башен. Из башни идет по стене крытый переход, кровля которого — деревянная, — из узких, с резными копьевидными концами тесинок — опирается на пузатые кирпичные бочонки. Бочонки стоят на глухом кирпичном барьере. Мы вышли сюда с Андреем Владимировичем и Сергеем Сергеевичем, и в пространстве между двумя бочонками нам открылся внизу маленький дворик. На противоположном конце дворика стоит освещенная закатным солнцем Белая палата, построенная в семнадцатом веке здешним митрополитом. Палата двухэтажная, окна ее — в фигурных кирпичных наличниках, над крутой кровлей возвышается изящный дымник, с остроконечным шатром, украшенным прапорцем. Вплотную к Белой палате, составляя с нею одно здание, примыкает другая палата, так называемая отдаточная, где отдавали почести именитым гостям, посещавшим митрополита. Из дымника лениво и уютно, краснея в лучах солнца, вьется дымок, и можно вообразить, что старый митрополит, костями своими угадав холодную ночь, распорядился протопить хоромы.

В узкую щель бойницы в стене, идущей от Белой палаты к нашей башне, пробивается слепящий солнечный свет.

Моим собеседникам все это напоминает декорацию в Большом театре. А я думаю о митрополите, построившем кремль, о его удивительной судьбе — он был сыном сельского дьячка и едва не стал патриархом, — о том комфорте, не уступающем комфорту просвеченных французских или итальянских аббатов, каким окружали себя церковные иерархи даже после монгольского нашествия, которое отбросило назад русскую цивилизацию. Сюда к митрополиту-строителю приезжали из Москвы, Владимира, Ярославля и Новгорода зодчие, изографы, ваятели… Здесь принимал он и местных мастеров — монахов и мирян, — отменно знавших тончайшую резьбу по дереву и камню, живопись альфреско, чеканку по серебру и золоту, искусство гранить драгоценные камни. Принимал их владыка-зодчий в тишине освещенных заходящим солнцем покоев с узорчатыми оконцами, с изразцовыми, более удобными, нежели камины, печами, с теплыми ретирадными покойцами, которые устроены не только в митрополичьих покоях, но и повсюду на стенах — видать, для нужды караульщиков, чтобы не похабили вокруг себя.

А дымок из дымника вьется потому, что в подвале под Белой палатой расположен склад Горторга, в котором сейчас топят печь.

Ночь же и впрямь наступает холодная, пасмурная, на озеро наползает наволочь, звезд не видать, не видать и месяца, пропадают огоньки деревень и сел, расположенных на противоположном берегу.

* * *

Солнечно и холодно. На три дня переселился в Райгород.

Живу у Грачевых. Рядом с ними — полуразвалившийся дом, в котором живет одинокий старик, бывший зажиточный торговец. Вся усадьба у него занята цветами: левкоями, георгинами, львиным зевом… Цветы он выращивает на продажу и, как писали в старинных писцовых книгах, «тем кормица». А дом его совсем развалился, пожарные запретили топить печи, и старик живет в холоде. То ли денег у него нет на ремонт, то ли считает, что скоро умрет и незачем тратить деньги.