Деревенские святцы - [5]

В «бабьи каши» воздавалась похвала повитухам, доморощенным акушеркам. Матери приносили им показать младенцев, слаживались застолья, с кашей для вящего почета. Придут и засидятся: чай да сахар, бабоньки!

9 января — Степаны.

В день, когда в храмах поминали первомученика архидиакона Стефана, по деревням мужики поили лошадей «через серебро», бросая в воду монетки. На могутность Сивок, Бурок, деревенских Каурок, на резвый ход весной в борозде с сохой-бороной.

Святки делились надвое: с 7 по 14 января — веселые, золотые, с 14 по 20 января — страшные вечера.

Повсюду гостьба: родня у родни, деревня у деревни, а то «свозы» — смотрины невест.

Площадь перед церковью запруживают конские упряжки: сбруя в начищенных бляхах, дуги расписные, санки вятские с козырями. Девок, девок-то: славутницы, одна другой краше! И мамаши тут, будущие тещи, и папаши — за кушаком кнутовье. Вид делают, что к обедне приехали.

Вдруг снялись санки, и по кругу, по кругу пестрой яркой вереницей. Топот копыт, звяканье колокольцев — эх, любо, эх, в глазах рябит от девичьих нарядов, от мельканья грив коней, блеска сбруи.

Один-два выезда ни с места.

— Где наш-то? — озирается мамаша. — Куда провалился?

— А под елкой! — У невесты губы на локоть.

— Ой, бедная моя, при таком батюшке не видать тебе березки над воротами! У трактиров с подачей горячительного, кроме вывесок, над входом зеленел пук хвои: к нам милости просим, потчуем винцом и неграмотных.

Что знаменовала березка для красавиц на выданье, настанет черед, поведаем.

Гулянья, потехи. Молодежных развлечений не убывает.

Где парни, там мальчишки. Где девицы, там их сестрички. Смотрят, перенимают песенную обрядность и себя в ней пробуют, подвернись благоприятный случай.

Чуть развиднелось, с крыльца спускается соседка, поверх шубейки уверчена в мамину шаль, через плечо сумка холщовая.

— Нюра, — кричит ей бородатый сосед, разгребавший проход к избе после снегопада. — Куда с утра взбодрилась, милушка?

— Так добрые люди славят, дяденька. — Ну-у?

— Ага, я и виноградье спою, и кадриль спляшу, и «подгорную»…

— Кадриль? Ой, умница! Ступай-ка сюда, в сугробе не утони, я «подзаборной» научу — виноградье ей в подметки не годится. Пра-слово, тебя пряниками и лампасеей с головой завалят, мала будет сумка!

Пожалует такая славильщица лет пяти, с порога выдаст «подзаборную» — мужики со смеху с лавок падают, хозяйка избы машет руками:

— Дитятко неразумное, на-ко пирожок, иди домой. Иди, иди, назад не оборачивайся и славить больше не принимайся.

Закономерным сталось старикам, оберегая внучат от влияния перехлестов, излишеств необузданной вольницы, посвящать вечера беседам у светца с лучиной, на уютной лежанке, на полатях. Темы давали духовные святцы, табель — календари, в избах украшавшие красный угол.

10 января — память по мученикам, в Никомидии сожженных…

11 января — по младенцам, от Ирода в Вифлееме избиенных…

Двадцать тыщ заживо огнем казнили? Четырнадцать тыщ детей Ирод погубил, Иисуса Христа ищучи? Волосенки дыбом у внука, даже на печи под боком у деда-книгочея зябнется. Внучка к бабушке прижимается, от страха дрожит…

Мой дед сведущ был в одной грамоте — читать на снегу тропы пушного зверя. Историями из своей молодости меня занимал, пока сумерничали.

— На игрище в Макарино, то в Быково придешь — не пускают. Загадку отгадай либо представь иной выкуп. Ну-ка, что такое: «По мосту ходит, в избу не заходит?»

В сенях, по-нашенски на мосту, скулит лайка Африк, просится на голос хозяина.

— Африк! — рублю я не задумываясь.

— Сам ты Африк, — серчает дед. — Двери! Это двери: по мосту ходят, в избу не заходят.

— А другую? А еще?

— Полегче бы ты чего, — вступается бабушка за меня.

Они ссорились сегодня. Без леса деду не житье, сбегал на лыжах проверить капканы, ловчие поставушки, принес горностая, двух зайцев — вон их шкурки сохнут на пялах, — и бабушка недовольничает. Грех о святках по суземам шастать! Боже упаси деду прекословить, разбушевался: «Цыть, как тебя нету! В будни праздновать грех, в праздники робить — Бог простит».

Задело его бабушкино замечание, ворчит:

— Всем бы только полегче. К вершинке норовите. Кому под комель-то подставлять плечо? Ну-ка, удалая голова, что значит: «Стару бабку за пуп да за пуп, а сколь ее не трут, не мнут, она все тут»?

Оторвалась бабушка от пресницы:

— Посовестись, ведь седина в бороде!

Полно ей, полно. Опять двери! До взрослой скобы не дотянуться, дедушка прибил для меня скобочку пониже. Вот так пуп — все отдай, не жалко!

Где те вечера, от топящейся печки кутерьма алых, оранжевых бликов на бревнах стен и потолка? Где изба наша окнами на сосновый Магрин бор, на дедову лыжню мимо бани и амбара? Прошлое давнее, ничего от него не осталось, лишь память…

А маленькую печку надо было к ночи протапливать: стужа — спасу нет!

12 января — Анисья.

«Ко дню Анисьи холода повисли».

Сутками безветрие. Недвижим воздух, с ним, кажется, застыло и время.

13 января — канун, Меланьи именины. В устных календарях — порезуха.

Порезуха, Меланъины именины: жди гостей, ряженых, сажей мазанных. Пронюхали, что в печи шкварки-кишки, на столе саламата? Бабы с кудельными бородами, мужики в сарафанах. Нате, с ними коза, рога соломенные!