Деревенские святцы - [127]

Снег в густом накрапе, у скирд соломы, кладей льна сплошная путаница, разве что дедушка разберется, чьи следы — ласок, горностаев или мышей, но, наверное, всех разом.

Вдруг хлопанье крыльев: выпустило гумно птиц, хвосты на просвет красные.

Куропатки…Полевые куропатки!

За ними с истошными воплями вылетели крикуньи сойки, хохлатые, с голубым оплечьем, потом брызнули врассыпную воробьи. Сколькой живности давали гумна зимой приют и пропитание!

Ступишь за ворота, и обнимет потемень. Не скоро различишь на стропилах осиные гнезда. Бабушка говорит, что осы в гумне — к урожаю, что Евстрат дня прибавляет на пядень. А дедушка сказывал: раньше парни учились плясать «оттоп», «сударушку», «восьмерку» в гумнах, коли святки на носу.

Пока некому плясать, ужо я подрасту. Дивья сойкам, воробушкам: ишь, сердятся, раз их пугнул. В темечко бы клюнули, да на мне во какая шапка! Нечего разоряться, ишь, прижились на даровом-то!

Все декабри детства отложились у меня в один день — радостный, солнечный, со слепящим сиянием снегов, с лесом, окованным стужей, когда вылетели в трепете крыльев из темного провала гумна серые куропатки…

27 декабря — Калинник.

Чему он соответствовал, знать, в веках утратилось, а что-то значил, если устные численники ему уделили строку нерукотворную.

На мерзлой калине розовые свиристели, на ольхах чечетки, в городах на колокольнях, куполах церквей серые вороны.

Им наши стужи — светлый рай, гостьям зимним из края полярной ночи!

28 декабря — Трифон Печенгский, Кольский.

Еще один пример, что и окраины Руси имели своих святых покровителей.

К Коле отношение было настороженное у приезжих. Перво-наперво по природным условиям. Залив, простоявший зиму открытым, мог вдруг весной льдами запереть промысловые суда. «Кольская губа — что московская тюрьма» — крылатая молва поморов, видать, не раз ждавших у моря погоды. Народ отпетый заносило в Колу: «Человека убить — что кринку молока испить». «Кто в Коле три года проживет, того на Москве не обманут».

А земледельцы глубинной Руси длили пророчества по приметам:

«Иней на деревьях — к урожаю овса».

«Гладкий снег на полях — к недороду».

На пядь к весне ближе, и о чем у пахаря думушки, если не о хлебушке!

Различие между холодами оттеняли завзятые природознаи.

29 декабря — Аггей.

Пришел Аггей с морозом, когда «воздух зябнет, инеем сеет». Ну, «зима за морозы — мужик за праздники»! Смекала деревня: «Коли утром на Аггея большой мороз, то он простоит до Крещенья». «Если на деревьях иней, святки будут теплые».

30 декабря — Данила.

Гнетет стужа: «На Данилу топи печку, чтобы на два дня тепла хватило».

Поздним вечером молодежь жгла костер. Распалится жарко пламя, в огонь бросали трех снежных кукол: быстро костер погасится тающим снегом — святки-колядки выстоят при ведреной ясной погоде; тлеют поленья — лютые морозы, метели, чего доброго, помешают веселью.

Снежных кукол потому три, что с ветхозаветным пророком Даниилом в духовных святцах соединялась память по отрокам Ананию, Азарию, Мисаилу. Лет триста назад в храмах Вологды, Великого Новгорода, Москвы разыгрывалось «Пещное действо» про то, как царь Навуходоносор изваял себе монумент для поклонения подданным. Кто смеет уклониться, тому казнь в «пещи» — печи раскаленной. Троих юношей, отказавшихся исполнить приказ, низринули в оную, да ангел спас, ибо грех поклоняться, яко Богу, земным владыкам.

Деревня, позаимствовав из сего действа нужную толику, превратила все в молодежную забаву — что с нее спросишь?

31 декабря — Медост.

В устных календарях — скотник.

Празднество, в частности, олонецких волостей. Чествовали покровителя домашнего скота Медоста.

Вот и все, истек месяц-студенец, внук листобоя, просинцу батюшка, метельному бокогрею дедушка. Замкнулся годовой круг — нет ему конца, нет начала.

Признавай или отрицай существование деревенских святцев, они держались молвой пахарей и обитателей городских низов. Веками звучал призыв любить Отечество, родную землю. Всю землю: от неба в звездах до васильков во ржи и омута в утреннем тумане. Всю и всегда — в зной пыльной суши и в осенней слякоти. Среди росных трав луга и на хлебной ниве. В бурю-поветерь на рыбацкой лодке и на лыжне охотника-промысловика.

Быть в согласии, в любви и единении с окружающим миром — извечная мечта человека. Постигали мир, берегли, нам поручали беречь деды-прадеды, завещая в наследство потомкам сокровенные чаяния о жизни как празднике труда, свободного на свободной земле.

Предназначение крестьянства творцы и носители устных численников выверяли строго, мерили мерой высокой. Касалось ли крылатое слово края, судьбой уготованного для них, национального ли характера, взаимоотношений ли в обществе, в семье — нет себе скидок. Поэтический сказ о временах года — вместе с тем сказ о тысячелетиях, о прошлом и настоящем, о грядущем народа, как оно провиделось исстари. В ярком, пестром потоке обрядов, поверий, под шум масленичных гуляний, девичьи распевы купаленки, катерининские колокольны нет-нет и выделишь струи, исток явлений, ту искорку, что занялась пожаром помещичьих усадеб; тот толчок, обернувшийся гулом колокола оземь, сверженного со звонницы сельского погоста; то начало кабаньей тропы, столетия спустя приведшей на пустырь, где горбилась тесовыми кровлями единственная на свете деревенька, белая от берез, к развалинам моего дома — от него уцелел только камень-приступок вытирать ноги после дороги.