Деревенские адвокаты - [42]

С виду спокойная тетенька вдруг побелела. Нижняя губа задрожала. Их начальник, вчера живой-здоровый, сегодня на работу не вышел. Кто-то неизвестный позвонил по телефону и сказал: "Не ждите". Женщина двумя пальцами прижала губы. "Молчи, ни звука", - понял Нурислам. Когда детьми были, в молчанку так играли.

- Вон туда попробуйте заглянуть, - шепнула тетенька и показала через окно на чистенький домик по ту сторону улицы, с высоким крыльцом и приветливо раскинутыми голубыми ставнями.

Так наши путники вышли на верный след. В доме с голубыми ставнями сидел уполномоченный НКВД. Солнце уже клонилось на закат, когда пара ботинок и пара лаптей поднялись по выкрашенным желтой краской ступенькам. Взять и войти сразу духу не хватило, немного потоптались у порога. Однако Нурислам не был бы Нурисламом, если бы и здесь растерялся.

- В своей родной Советской стране - и чего-то бояться? Ринулись, Курбангали.

Ринулись. Рванув, широко распахнули дверь и очутились в пустой комнате, следующую дверь потянули уже осторожней. Вошли. Писавший за столом человек поднял голову и молча стал смотреть на эту, так непохожую друг на друга, пару - словно ботинок и лапоть. В усталых его глазах под припухшими веками сначала мелькнуло удивление, потом недовольство, но понемногу замерцало что-то и милостивое. Вид их не столько разозлил, сколько развеселил его. Фамилия этого крупного телом человека с полным, одутловатым лицом, с широким лбом, толстой, выпирающей из-под воротника серого френча шеей была Урманов. Две приметы бросались в глаза: первая - пролегший через всю левую щеку, от подбородка до маленького красивого уха, темный, с рваными краями шрам, вторая - в два пальца шириной седая прядь, протянувшаяся от середины лба к макушке. Будь он лошадью, его прозвали бы Лысухой. А так - Урманов.

- Ну, с чем пожаловали? - сказал он. Согнув толстый указательный палец на правой руке, протер им глаза, в голосе даже тени интереса не было.

- Мы Зулькарнаева Кашфуллу потеряли. Ищем вот, - Нурислам чуть продвинулся вперед.

- Так ищите... коли ищете.

- Он у нас в Кулуше председатель сельсовета. Ровесник наш. Три дня, как ушел в Булак и пропал.

- Пропал - так ищите. Булак большой.

- Искали уже. Больше искать негде. Может, агай, ты чего слышал? вставил слово Курбангали. От громового голоса, идущего из такой тщедушной груди, тот даже слегка оторопел.

- Никакого Зулькарнаева я не знаю, - повысил голос Урманов. - Кончен разговор. Вассалям.

- Так хорошо беседовали, а ты, агай, как-то сразу взял и оборвал. Чуткий Нурислам смекнул, что нитка-то у них в руках. - Мы ведь издалека пришли.

- Как пришли, так и ступайте. Не путайтесь здесь! - Урманов снова уткнулся в бумаги.

Эти двое постояли немного, переглянулись и пошли к выходу. Возле двери Нурислам обернулся и пожелал на прощанье:

- Прощай, будь здоров! Чтобы руки-ноги твои боли-устали не знали...

Урманов не ответил, только в коленных суставах кольнуло. Он давно уже ночами маялся, оттого и лицо отекшее. "Чтобы, говорит, боли-устали не знали... Не знают, как же! Посмотреть, так юродивый какой-то, на дурачка похож. Глаза безвинные, но есть в них что-то, я гоню его, а он с пожеланиями своими: "боли-устали чтобы не знали..."

Человек этот, спину которому в давние времена располосовала казацкая нагайка, затем колчаковская шрапнель разворотила щеку, а потом басмаческая дробь прошила ногу под коленом, был не из тех, что легко размякают и отдаются чувствам. И вообще, он считался лишь с теми чувствами, от которых крепнет воля и твердеет дух. И не сердцем был жестокий, но - жестокого, крутого времени сын. И когда этот крутого времени сын далеко за полночь шел с работы домой, и когда перед рассветом уже приткнул голову к подушке, все время помнил бесхитростные глаза Нурислама и бесхитростные его слова: "чтобы руки-ноги твои боли-устали не знали..." И впрямь, сегодня уже меньше ныла нога, а перед рассветом боль совсем унялась. Он даже на пару часов крепко заснул...

Нурислам и Курбангали эту ночь проспали на Булак-ском вокзале на голом полу. Неведомо в каком часу человек с керосиновым фонарем в руках тычками разбудил их:

- Вставайте, поезд идет.

- Какой поезд?

- Бугульминский.

- Нет, нам не туда, нам в другую сторону, - сказал Нурислам, повернулся на другой бок и тут же заснул.

Еще только всходило солнце, они уже сидели на высоком желтом крыльце небольшого домика с приветливо распахнутыми голубыми ставенками. Солнце взошло совсем, и Курбангали затосковал.

- Никак, заболел, - вздохнул он. - Не станет же здоровый человек до этого часу спать.

- Тут не угадаешь. Он человек при месте. Сам себе голова. Сколько хочет, столько спит.

С ленивым мычанием, поднимая вялую пыль, прошло стадо. Хозяйки, проводив скотину, разошлись по домам. Улица вновь опустела. Прошло часа два. И лишь тогда то там, то здесь поодиночке потянулись люди. И каждый то ли с недоумением, то ли с испугом поглядывал на двоих, которые, свесив ноги, беспечно сидели на двух концах желтого крыльца. Добро бы крыльцо-то было простое. Высоко же эти двое при-насестились. Нашли место.