Дердейн - [32]

Вернувшись в табор, Этцвейн долго предавался мрачным размышлениям. Иллюзий не было: недостаточное мастерство и недостаточный жизненный опыт не позволяли ему стать друидийном. Что ждало в будущем? Жизнь в труппе Фролитца не так уж плоха: хотел ли он большего? Этцвейн открыл тумбочку у постели, вынул хитан. Усевшись на ступенях фургона, он стал играть медленную меланхолическую мелодию — под нее любили танцевать паваны жители Ильвийского кантона. Звуки выходили сухими, вымученными, безжизненными. Вспомнив упругую, настойчивую музыку, вырывавшуюся из-под пальцев Дайстара, музыку, жившую своей жизнью по своим законам, Этцвейн сначала поддался унынию, потом печали, потом — горечи и гневу. Он гневался на Дайстара. на себя, на весь мир. Уложив хитан, он бросился на койку, пытаясь привести в порядок мысли, вихрем кружившиеся в возбужденной молодой голове.

Прошло еще пять лет. Маэстро Фролитц и его труппа, теперь гордо называвшаяся «Розово-черно-лазурно-глубокозеленой бандой», приехала в Брассеи, столицу кантона Эльфин, недалеко от Гарвия. Этцвейн стал гибким, высоким, нервно-мускулистым молодым человеком с неприятно-хмурым выражением лица. Черноволосый, с кожей цвета желтоватого загара и тонкими губами, от природы чуть искривленными горькой усмешкой, он не был расположен к веселью и болтовне, предпочитая замкнутое, почти одинокое существование. Голос его, мягкий и негромкий, приобретал живость и выразительность только после изрядной выпивки. Некоторые оркестранты укоряли его — за спиной — в необоснованном высокомерии, другие считали, что он тщеславен. Только маэстро Фролитц часто составлял ему компанию — ко всеобщему недоумению, ибо все, что волновало и раздражало Фролитца, судя по всему, нисколько не интересовало Этцвейна, а все, на чем Фролитц настаивал с такой горячностью, Этцвейн, казалось, подвергал молчаливому сомнению. Когда Фролитца спрашивали, что его так привлекает в нелюдимом отщепенце, тот презрительно усмехался — в Этцвейне он нашел терпеливого слушателя, удачно дополнявшего разглагольствования маэстро краткими саркастическими замечаниями.

Разбив табор на общинном выгоне Брассей, Фролитц, в сопровождении Этцвейна, обходил таверны и концертные залы города, чтобы узнать новости и предложить услуги своей труппы. Поздно вечером они оказались в трактире гостиницы «Церк» — гулком, плохо освещенном помещении с белеными стенами из глинистого известняка и деревянной крышей, опиравшейся на потемневшие от времени бревенчатые столбы. Потолочные перекладины наклонялись и перекрещивались под самыми удивительными углами. С перекладин свисали всевозможные сувениры, накопленные за долгие годы существования заведения — закопченные дымом кривляющиеся деревянные маски, пыльные стеклянные фигурки животных, череп ахульфа, три сушеные бурые тыквы, небольшой железный метеорит, геральдические шары, всякая всячина.

Сегодня «Церк» почти пустовал в связи с семидневным постом, предписанным Парапластом, кантональным Наместником Создателя. Фролитц подошел к старому знакомому, трактирщику Лою. Пока они торговались, обмениваясь шуточками и передразнивая друг друга, Этцвейн стоял в стороне, рассеянно читая листовки и объявления, наклеенные на столбах, но не замечал смысла прочитанного. Его мысли были заняты другим: утром он получил неожиданно большую сумму денег, существенно пополнившую его сбережения. Но достаточно ли? В двадцатый раз он подсчитал в уме, в двадцатый раз получил тот же результат — денег почти хватало, но могло не хватить. Как устранить недостачу? Занять у Фролитца нельзя было по крайней мере до начала следующего месяца — труппа едва сводила концы с концами. Но время шло, цель была близка, нетерпение снедало Этцвейна! Содержание листовок наконец стало доходить до его сознания — по большей части это были стандартные призывы к благонравию:

«НИЧТО — безлично, равносильно, однозначно для всех. Тот, кого никто не знает, никем не может быть подкуплен.

Выполняйте указы с готовностью и рвением!

Кто стоит рядом? Кто идет навстречу? Может быть, САМО ПРОВИДЕНИЕ?

Счастливые народы Шанта! Из всех шестидесяти двух кантонов да прозвучит единогласная хвала! Как может зло торжествовать, когда за каждым нашим шагом, за каждым нашим словом следит ВСЕВИДЯЩИЙ и ВСЕСЛЫШАЩИЙ? Да здравствует АНОМЕ!»

Текст плакатов печатали на пурпурной бумаге, символизировавшем величие, в поле серовато-розового цвета, олицетворявшего всемогущество.

На стене висело объявление крупнее пропагандистских листовок, напечатанное охрой по черному — цветами, свидетельствовавшими о срочности и важности сообщения:

«Внимание! Будьте осторожны! На склонах Хвана замечены крупные банды рогушкоев! Если вам дорога жизнь, не приближайтесь к пагубным тварям!»

Фролитц и Лой заключили, наконец, полюбовную сделку: «Розово-черно-лазурно-глубокозеленая банда» получила ангажемент на ежевечерние выступления в «Церке» в течение следующих двух-трех недель. В подтверждение взаимопонимания Лой налил Фролитцу и Этцвейну по большой кружке зеленого сидра. Этцвейн спросил: «Когда появилось черно-охряное предупреждение?»