Дердейн - [26]

Ветровой, со своей стороны, надеялся, что гондолу отнесет к Катрию — кантону, где преобладающий бриз с залива Ракушечных Цветов позволил бы им двигаться на юго-запад и приземлиться у продольной континентальной магистрали где-нибудь в кантоне Майе. Но приходилось считаться с пассажирами, разделившимися на две фракции. Одни, раздосадованные безветрием и бездействием, потеряли терпение и требовали, чтобы ветровой открыл клапаны и спустился. Другие боялись, что к вечеру восходящие потоки подхватят надувной парус, и гондола безвозвратно потеряется в просторах Зеленого океана. Эти еще настойчивее убеждали ветрового приземлиться.

В конце концов ветровой раздраженно махнул рукой, взялся за веревку клапана и стал осторожно выпускать газ из паруса, сверяясь с высотомером, пока прибор не подтвердил, что гондола постепенно опускается. Открыв палубную панель, чтобы посмотреть, нет ли прямо под гондолой каких-нибудь деревьев или жилищ, ветровой впервые заметил Этцвейна. Удивленно нагнувшись, он с подозрением разглядывал тощую фигуру в грязной рясе, вцепившуюся руками в тросы, но не мог с уверенностью сделать никаких выводов. В любом случае, что он мог предпринять? Спуститься по тросу, чтобы вытолкнуть из кольца непрошенного пассажира? Ветровой не хотел рисковать: акробатические трюки не входили в его обязанности.

Кольцо погрузилось в густую голубую траву заливного луга. Этцвейн с облегчением соскочил на землю, а гондола, избавленная от лишнего веса, снова взмыла в воздух. Этцвейн дал стрекача, как зверек, вспугнутый хищником. Не обращая внимания на шипы и колючки, он с разгона прорвался через косматую от плетей ежевики живую изгородь на проселочную дорогу, со всех ног припустил к роще раскидистых обрехов, нырнул в тень под деревьями и только там остановился перевести дыхание.

Плотная листва не давала ничего разглядеть. Этцвейн выбрал дерево повыше и стал забираться вверх по стволу, цепляясь за частые тонкие ветви, пока не увидел голубой луг за живой изгородью.

Привязанная тросом к пню гондола покачивалась на лугу. Пассажиры вышли и ругались с ветровым, требуя немедленного возвращения платы за проезд и выдачи дополнительной суммы на непредвиденные транспортные расходы. Ветровой отказывался платить, будучи совершенно уверен в том, что чиновники в главном управлении не возместят ему этих денег, если он не предъявит подписанные пассажирами свидетельства платежа, счета за их проезд до ближайшей станции воздушной дороги и квитанции, подтверждающие получение аварийного вспомоществования.

Пассажиры разъярились — назревала потасовка. Ветровой решил проблему по-своему: сорвал якорный трос с трухлявого пня и забрался в гондолу. Гондола, с одним человеком на борту вместо восьми, быстро поднялась в воздух, постепенно перемещаясь в сторону реки. Пассажиры стояли по колено в голубой траве и грозили в небо кулаками.

Три недели Этцвейн бродил по окрестностям — исхудавший, с ожесточенным повзрослевшим лицом, в обрывках рясы чистого отрока. В глубине обреховой рощи он устроил шалаш из листьев и ветвей, где бережно поддерживал едва заметный огонь, разведенный углем, украденным из жаровни на дворе сельской усадьбы. Он украл еще кое-что: старый вязаный жилет из темно-зеленой шерсти, большой кусок черной кровяной колбасы, моток жесткой веревки и охапку сена — чтобы приготовить постель поудобнее. Сена оказалось недостаточно. Этцвейн вернулся за второй охапкой и прихватил валявшийся на дворе глиняный горшок для птичьего корма.

На этот раз, однако, мальчишки с фермы видели, как он спрыгнул из окна сеновала с задней стороны хлева. Пацаны гурьбой гнались за ним до самой рощи, где ему удалось спрятаться в густом подлеске недалеко от своего логова. До его ушей донеслись треск, сопровождавший разрушение шалаша, и возмущенные возгласы, вызванные обнаружением веревки и остатков колбасы. На обратном пути юные блюстители нравов прошли рядом. Один возбужденно говорил: «Ничего, ахульфы Йоделя разнюхают, где он прячется! Пусть заберут его себе на потеху». По спине Этцвейна пробежал холодок. Когда пацаны вышли из рощи, он залез на высокое дерево и следил за их возвращением к усадьбе. «Не позовут они ахульфов, — неуверенно успокаивал он себя. — Завтра же обо мне забудут. В конце концов, что такое охапка сена? Грязный, рваный жилет?»

На следующий день Этцвейн тревожно следил за происходящим на ферме. Крестьяне мирно занимались своими делами; Этцвейн начал успокаиваться.

Утром третьего дня, снова забравшись на обрех, он с ужасом заметил трех ахульфов, рыскавших вокруг хлева. Фермер вызвал карликовых ищеек горной породы муртре — сгорбленных, мохнатых, бугристых, напоминающих помесь собак и гоблинов. В панике Этцвейн чуть не свалился с дерева, кое-как спрыгнул на землю и побежал рощами и садами к реке Лерне, надеясь найти лодку или плот (плавать он не умел).

Сады кончились — он пересек поле, покрытое темно-малиновой ботвой йомоха, оглянулся. Оправдались худшие опасения: ахульфы уже появились из-за деревьев.

Ищейки еще не заметили его — опустив глаза, они двигались короткими перебежками, обшаривая землю обонятельными органами ступней. Этцвейн пустился наутек, перескочил изгородь и выбежал на проезжую дорогу, тянувшуюся вдоль берега реки. Сердце бешено стучало, воздуха не хватало, ноги деревенели.