– Молчи. Тебя не спрашивают, – оборвал его следователь. – Так кому, говорю, дрова продал?
– Ахтырову, – громко ответил дед.
– Мустафе Алимычу?
– Нет. Брату ихнему, Алиму Алимычу.
– А Мустафу Алимыча видел?
– Видел.
– Где?
Дед Северьян покрутил в руках картуз, наморщил брови.
– В саду видел. Спал он в малиннике. А по какому такому случаю я должон вам ответы представлять?
– Ты перед следственной комиссией, Северьян Михайлович, – сказал председатель сельсовета Онучкин, свертывая цигарку, – потому надо отвечать, коли спрашивают.
Следователь сделал какие-то заметки в бумагах и снова приступил к допросу.
– Значит, Мустафу Алимыча ты видел в саду?
– Видел. Разбудил я его. И Алима по дельцу видел. Как же…
Следователь досадливо отмахнулся.
– Да что мне Алим! Ты про Мустафу расскажи. Значит, Мустафу ты видел по дельцу? По какому же это дельцу?
Дед приподнял изувеченную губу, ощерился:
– Это ты непонятливый, а не я. Сто раз тебе повторять надо, что видел я Мустафу, а по делу с Алимом разговаривал.
– Ты не кричи, – тихо посоветовал следователь, – а то я крикну… В каких ты отношениях был с Мустафой?
– Я с ним посейчас как бы в дружбе. Ну, в дружбе не в дружбе, а так… встречаемся, здоровкаемся…
Следователь строго и внимательно посмотрел на деда.
– А ты что, старик, не знаешь, в чем дело?
– А чего?
Следователь не спускал глаз с лица допрашиваемого.
– Зарубил кто-то топором сегодня в полдень Мустафу Алимыча в этом самом малиннике…
Старик не двинулся с места. Дернул губой. Перекрестился.
– Кто ж это его?..
– А вот то-то и оно, что «кто ж это его»…
Замолчали. С рукомойника в углу капала вода, звонко шлепаясь в ведро с помоями.
– Расскажи-ка, Северьян Михайлович, – снова начал следователь, – все дело по порядку. Вот, значит, ты приехал, пристал к берегу… Дальше.
Дед кашлянул.
– Ну, значит, приехал я, за собой плотик маленький привел, дровишки, значит… Которые мелкие были – в лодку положил. Дурочка Аксюшка белье полоскала, на камушке Гриша Банный сидел, над ей потешался.
– Кто это Гриша Банный?
– А у нас под горой живет, возле бани Колосовых, домишечко вроде курятника к бане этак приткнут… Не знаешь?
– Ладно. Дальше. Чего он в Татарскую слободу попал?
– А он в дружбе пребывает с Алимом Алимычем. Любит его татарин. Да его все любят, божий он человек…
– Ладно. Дальше.
– Гриша, говорю, посиди тут, посмотри, чтоб робятки ковшик из лодки не уворовали, а я, говорю, к Алиму Алимычу схожу. Согласился он. А чего не согласиться-то? все одно – с дурочкой зубья скалит. Подымаюсь в гору. Прихожу к Ахтыровым. Вход-то у них через сад идет… Отворяю калитку, иду. Смотрю: стол под кленом… на столе закуски, вино недопитое… и никого нет. Я в дом – заперт. Стою́ на тропинке. Что ж, думаю, делать? не назад же дрова везти. И вспомнил я тут, что братья частенько в хорошую погодку в малине спят… Иду туда. Смотрю – лежит который-то из них. Мустафа Алимыч. «Ты чего?» – спрашивает. «А вот, говорю, дрова привез, что Алим Алимыч заказал». – «Так ты, отвечает, и толкуй с ним». – «Так его нет». – «А ты поищи». – И опять завернулся в одеяло. Постоял я, постоял и пошел искать старшого братца. Только я выхожу на улицу, смотрю – идет, черный такой, нахмуренный, руки-то в карманы засунуты, винцом от него попахивает. «Ты что – ко мне заходил?» – спрашивает. «К тебе. Дрова привез, что просили». – «Почем хочешь?» Называю цену…
– Почем же ты ему продал? – перебил деда любопытный председатель сельсовета.
– Да недорого… по 23 рубля с сажени.
– А Васька Булатов нам нынче продал, – вдруг вмешался молчавший все время молоденький милиционер, – так тот по двадцатке только взял.
Но следователя дрова не интересовали, и он поторопился вернуться к прежней теме:
– Ладно. Не в этом дело. Ну, дальше рассказывай. Значит – сторговались?
– Да торговли никакой и не было; я назвал цену, он сразу согласился. Пошли на берег дрова смотреть…
– А в дом не заходили?
– Нет… Тут сразу и на Волгу пошли. Посмотрел он дрова, расплатился. Подтащили мы их на приплеск, чтоб волной не снесло, на этом дело и покончили.
– А потом?
– А потом он вместе с Гришей в гору пошел, домой, стало быть…
– А ты?
– Я?
– Да, ты?
– Сел в лодку и поехал назад…
Следователь снял очки и потер глаза: видно было, что он намотался за день. Записал показания, подумал.
– Говорят, Северьян Михайлович, ты с покойником личные счеты имел?
– Не припомню что-то.
– А ты попробуй… припомни. Я не тороплю.
Захрипели тяжелые стенные часы. Открылись резные дверки, и ярко-красная кукушка стала кланяться, опаздывая, не попадая в такт ударам. Все подняли головы и до последнего, двенадцатого, удара не спускали глаз с часов. Кукушка застыла, и резные дверки захлопнулись.
– Н-да… – протянул следователь, – забавные часы. Только красоты нет, соотношения боя, так сказать…
– Были раньше… отношения, как же – были, – поторопился объяснить Ананий Северьяныч, усиленно почесывая спину, – да Дениска, сын, стало быть с конца на конец, попортил.
Следователь сделал строгое лицо и повернулся снова к деду Северьяну.
– Вспомнил?
– Нет.
– Ну так я тебе напомню: пять лет тому назад порубил ты ему завозню по неизвестным причинам. Завозня затонула, и кладь подмокла. Говорят, что это ты сделал.
