Дени Дидро (1717-1784). Его жизнь и литературная деятельность - [24]

Если Екатерина щедро вознаградила Дидро за его труды на пользу России, то наш суровый климат отразился очень неблагоприятно на его здоровье. Правда, уже до его отъезда в Петербург жизненные его силы ослабели и прежняя решительность во всем, что он делал, сменилась колебаниями. Но, несмотря на шестидесятилетний возраст, он был еще сравнительно бодр и духом, и телом. Пребывание в Петербурге сильно льстило его самолюбию: одна из могущественнейших правительниц Европы оказала ему почести, каких он на родине, где король ни за что не хотел допустить его в Академию, удостаивался лишь со стороны простых смертных. Но в то же время, как мы видели, Петербург вызвал в нем и немало разочарований. Еще на обратном пути из России, в Гааге, он пишет очень остроумное возражение на посмертный труд Гельвеция, в котором тот доказывал, что у всех людей одинаковые прирожденные способности. По возвращении в Париж он не менее усердно работает над своими «Элементами физиологии» и над «Царствованиями Клавдия и Нерона». Но это уже один из слабейших его трудов, в котором ему постоянно изменяет ясность мысли и уже не заметно следов его гениального ума. Кроме того, его подвижная натура побуждает его заниматься и практическими вопросами, разными изобретениями вроде усовершенствованного печатного станка. Но сам он жалуется, что чувствует себя утомленным, что голова у него не свежа, что ему не хватает новых идей. И действительно, работа ему не давалась, что-то в нем надломилось, сорокалетнее напряжение нервной системы сказывалось во всей силе. Сорок лет он горел, сорок лет он поражал всех, кто его знал, и всех, кто его читал, фейерверком своего остроумия, грандиозностью своих идей. Теперь огонь потухал, оставался пепел. Иногда сверкнет еще яркая искра, но тотчас же погаснет. Прежнего Дидро уже не стало, и он, поработав на своем «чердаке», целыми часами сидит в Пале-Рояле на скамье, погруженный в свои думы, в свои воспоминания, с бессильно поникшей головой, или следит в кафе Регентства за шахматной игрой знаменитого Филидора. Нет уже прежнего Дидро, нет уже прежнего вождя собранной и дисциплинированной им армии борцов за идею, провозглашенную им с такой силой, с таким блеском. Но армия эта не распалась, она и без своего вождя продолжала во всех концах мира совершать свое дело; Дидро мог успокоиться. Он мог сойти со сцены в твердом убеждении, что то, что он начал, будет завершено.

В России он простудился, грудь у него иногда нестерпимо болела, и не только грудь, но и сердце, которое так сильно билось навстречу всему благородному и возвышенному. Под конец жизни этому любвеобильному сердцу судьба нанесла еще жестокий удар. В начале 1784 года не стало Софи Воллан, не стало той женщины, о которой он писал: «Я видел всю мудрость народов и думал, что она не стоит сладкого безумия, внушаемого мне моей возлюбленной. Я слышал их воодушевленные речи и думал, что одно слово из уст моей возлюбленной вызовет в душе моей более сильный восторг. Они изображали мне добродетель, и эти образы меня вдохновляли. Но я предпочел бы увидеть мою возлюбленную, смотреть на нее молча и пролить слезу, осушенную ее рукой». Когда Дидро думал об этой женщине, с его пера срывались описания природы, не уступающие по красоте лучшим страницам романов Руссо. Любовь к ней «блестела в его глазах, придавала огонь его речам, руководила его действиями, проявлялась во всем». «Я начертал в моем сердце образ, который никогда не померкнет. Какую боль я причинил бы ей, если бы совершил поступок, который унизил бы меня в ее глазах». Этой женщины, имевшей столь благотворное влияние на один из величайших умов не только Франции, но и всех стран мира, не стало, и когда Дидро узнал о ее смерти, он, обращаясь к дочери, только выразил желание, чтобы и его жизнь скорее пресеклась. Желание его вскоре исполнилось: он пережил свою Софи всего лишь на пять месяцев. Перед самой смертью он переселился со своего «чердака» в роскошное помещение, нанятое благодаря попечениям Екатерины. Когда ему расстилали удобную постель, он меланхолически улыбнулся, сказав: «Не стоит труда». Одним из последних его изречений были слова: «Первый шаг в философии – сомнение». 20 (31) июля 1784 года он утром встал, вышел к завтраку, съел яблоко; жена обратилась к нему с вопросом, но он не ответил. Жена взглянула на него, его уже не было: перестал работать мозг, подаривший мир столькими новыми и лучезарными мыслями, перестало биться сердце, столь горячо любившее родину и человечество. Перед смертью он выразил желание, чтобы для пользы науки, которой он посвятил всю свою жизнь, труп его был вскрыт. Мозг его сохранил свежесть, как у двадцатилетнего юноши; сердце оказалось увеличенным на две трети против нормального.

Заключение

Подведем итог всему сказанному и постараемся установить в главных чертах значение Дени Дидро. Мы видели, какими блестящими мыслями ему обязаны и естествознание, и литература, и искусство, и политика. Светлый его ум озарял всё новым, неожиданным светом. И, тем не менее, возьмем ли мы естествознание, историю литературы или искусства, государственную или социальную науку, политическую экономию, для которой он потрудился также немало, мы имя Дидро встретим очень редко. Оно упоминается лишь мимоходом, между тем как о других деятелях, в сущности гораздо менее заслуженных, говорится много и пространно. Чем объяснить это странное явление?