День Шестой - [12]

Внутри шевельнулось странное чувство одиночества - не того одиночества, которое испытывает житель большого города даже в метро, не безысходного одиночества заключенного, но сладкого, упоительного одиночества маленького человечка, вдруг оказавшегося наедине с целой планетой...

Я и сам не заметил, как отмахал маршрут. На посадку заходил оглядываясь, пару раз проверял координаты: точка вроде та, а на финише никого и нет...

Потом оказалось, что я "привез" далеко не худший результат. Фарид, которому я, оказывается, показал хвост, ругался на чем свет стоит. Кто-то приставал с расспросами, кто-то поглядывал завистливо. Мне, впрочем, было все равно - я летел не за этим, я просто искал свое место в небе, а не на пьедестале. И кажется, мое место осталось моим.

День четвертый

Небеса обиделись на нас. Облака опустились почти до земли, в двух шагах ничего не видно. Робкие надежды на то, что поднимется ветерок и раздует это ненастье, повисли в тумане. Из гостиницы можно было не выходить - что мы, собственно, и делали.

Старт, естественно, объявили закрытым - впрочем, его сегодня и не открывали. (Сыч тут же съязвил: "РП закрыл старт, не приходя в сознание".) Вальцов ответил на эту реплику двумя бутылками дагестанского коньяка.

Кто-то отсыпался, кто-то отправился в бильярдную, кто-то в боулинг. У пилотов вообще загадочная тяга к неторопливо катящимся шарообразным предметам - эти два вида развлечений пользуются просто бешеной популярностью. А вот, скажем, теннис их не очень привлекает - отчего так? Оставив Толика философствовать на эту тему, я вышел на балкон.

Гостиница висела в облаке. Откуда-то снизу, как сквозь вату, доносились голоса: скучают пилоты. Ну ладно мы: мы в такую погоду не взлетаем. А каково тому, кто ведет сейчас рейсовый борт?..

...Тогда я возвращался на три дня раньше срока, сняв свою кандидатуру с соревнований. Родина встречала непогодой; вместо золотых листьев и осенних яблок впереди ждал промозглый дождь и двенадцать градусов тепла. Люфтганзовский "Боинг" проваливался вниз сквозь космы дождевых облаков. Я подремывал в кресле, сосед рядом со мной вцепился в подлокотники и боязливо поглядывал в иллюминатор на исхлестанное дождем крыло. По законцовке было видно, как оно пружинит - машину ощутимо покачивало.

Нижняя кромка облачности находилась метрах в пятистах от земли. Борт довернул, вывалился из туч и снизился над полосой. Касание было довольно мягким, пилоты знали свое дело. Машина словно вздохнула облегченно, расслабив уставшие крылья, так долго державшие ее в воздухе.

Мы еще катили по полосе, когда пассажиры оживленно зашевелились. В салоне стало шумно, некоторые потянулись к выходу, несмотря на просьбу стюардессы оставаться на местах.

Меня всегда интересовала в людях эта черта. Ведь никто не сойдет на землю, пока не откроют люк, никто не получит багаж, пока его не доставят с борта. Но неистребимая привычка куда-то торопиться заставляет людей стоять в очереди у выхода с таким видом, словно они прилетели на два часа раньше остальных.

Самолет остановился у терминала. Выждав, пока самые нетерпеливые, потолкав друг друга локтями, вывалятся наружу, я поднялся и пошел к выходу. Валявшиеся по всему салону салфетки, обертки от конфет и жевательной резинки, фольга выглядели на борту летательного аппарата как остатки пирушки в храме.

Выходя, я положил ладонь на мокрый от дождя борт. Казалось, он вздрагивал, как бока взмыленной лошади. Я похлопал его и пошел к людям, в толчею большого аэропорта. Грустно расставаться с самолетами...

Дожидаясь багажа, я видел сквозь залитые дождем стекла, как к "Боингу" подошел тягач, чтобы оттащить его на стоянку и дозаправку - казалось, борт устал настолько, что не в силах передвигаться самостоятельно; с бессильно обвисших крыльев ручьями стекала вода.

Я взвалил на плечо рюкзак с парапланом, в котором, кроме крыла, помещался весь мой нехитрый багаж, и вышел под дождь. Подлетело такси, я положил рюкзак на заднее сиденье. Стараюсь никогда не класть крыло в багажник.

Таксист запросил астрономическую сумму. Я пожал плечами, уселся и закурил, откинувшись на спинку сиденья. К дому мы подъезжали, когда на улице уже зажглись фонари. Я расплатился, не торгуясь; таксист, молчавший всю дорогу, внимательно посмотрел на меня и протянул несколько купюр обратно. Видимо, у меня был вид, словно я умер еще вчера.

Татьяна была дома. Она выбежала в прихожую с индейским боевым кличем, рассыпая свои карандаши, маркеры и рекламные буклеты, и повисла у меня на шее. Я уткнулся ей в плечо, гладил ее волосы и чувствовал, как оттаивает ледышка, саднившая в груди весь день.

Она отстранилась, оглядела меня и взъерошила мне волосы:

- Привет победителям! Ну что, пьем шампанское?

Я улыбнулся в ответ:

- Я оставил лавры другим, пусть разбираются между собой. Нельзя же выигрывать все на свете.

Я чувствовал, как согреваюсь; мне было хорошо дома.

- Ну и черт с ними. - она была великодушна. - Все равно пьем шампанское! А как там Никита?

Радость возвращения потускнела, словно задули свечу.

- Покорми меня чем-нибудь, а? - я стащил с плеч куртку, прошел на кухню и уселся на привычное место.