День Шакала - [56]

— Франция не может согласиться… достоинство и величие, принесенные в жертву жалким угрозам какого-то… какого-то Шакала.

Две минуты спустя Роже Фрей вышел из кабинета. Кивнул полковнику Тесьеру, направился к двери, по лестнице спустился в вестибюль.

«Вот идет человек, озадаченный очень серьезной проблемой, — подумал старший привратник, провожая министра по гранитным ступеням к ожидающему „ситроену“. — Интересно, что же такое сказал ему Старик?»

Но так как он был старшим привратником, лицо его оставалось каменным, как и фасад дворца, в котором он служил двадцать лет.

* * *

— Нет, так нельзя. Президент высказался по этому поводу совершенно определенно.

Роже Фрей отвернулся от окна и взглянул на человека к которому обращался. По возвращении из Елисейского дворца он сразу же вызвал главу министерского аппарата Александра Сангинетти, корсиканца, еще одного яростного фанатика-голлиста. Занимаясь в последние два года по поручению министра укреплением и реорганизацией органов охраны правопорядка, Сангинетти приобрел известность и неоднозначную репутацию. Французы воспринимали его по-разному, в зависимости от социальной принадлежности и политических симпатий.

Крайне левые ненавидели и боялись его за решительность, с которой он без всяких колебаний объявлял мобилизацию КРС, и жестокость, проявляемую этими полувоенными формированиями численностью в 45 тысяч человек при разгоне уличных демонстраций как левых, так и правых.

Коммунисты называли его фашистом, хотя многие из его методов поддержания общественного порядка напоминали те, что были в ходу в рабочем раю за железным занавесом. Ненавидели его и правые экстремисты, приводя те же аргументы о подавлении демократии и гражданских свобод, но более всего за ту безжалостную эффективность предложенных им мер, которые позволили предотвратить полный развал системы охраны правопорядка, что могло бы ускорить правый переворот, нацеленный якобы на восстановление того самого порядка.

И общественность в большинстве своем недолюбливала Сангинетти, так как драконовские декреты, выходящие из его кабинета, приводили к осложняющим всем жизнь заграждениям на улицах и проверкам документов на перекрестках. А газеты пестрели фотографиями молодых демонстрантов, избитых в кровь и брошенных на землю громилами из КРС. Пресса уже окрестила его «господином Анти-ОАС» и, если не считать нескольких проголлистских изданий, нещадно критиковала. А он, казалось, и не замечал всеобщей недоброжелательности. Единственный бог, которому он поклонялся, восседал в Елисейском дворце, а он, Александр Сангинетти, в рамках созданной им религии, почитал себя главой Курии.

Сангинетти потряс папкой с донесением Роллана:

— Это же невозможно. Невозможно. Почему он так себя ведет? Мы должны охранять его жизнь, а он не позволяет нам выполнять свой долг. Я мог бы схватить этого человека, этого Шакала. Но вы говорите, что мы не должны принимать никаких контрмер. Что же нам делать? Просто ждать удара? Сидеть сложа руки и ждать?

Министр вздохнул. Другой реакции он не ожидал.

И сел за стол.

— Александр, послушайте. Во-первых, на текущий момент у нас нет еще полной уверенности в том, что Роллан прав. Это его анализ бессвязной речи какого-то Ковальски, который уже умер. Возможно, Роллан ошибся. В Вене ведется расследование. Я связывался с Гибо, он рассчитывает получить результаты сегодня вечером. Но надо признать, начинать уже сейчас национальную охоту за иностранцем, известным нам лишь по кодовому имени, мягко говоря, преждевременно. Тут я не могу не согласиться с президентом. Кроме того, есть его рекомендации, нет, его официальные распоряжения. Я повторю их, чтобы потом у нас не возникло недоразумений. Абсолютная секретность, никаких облав в масштабе всей страны, никто, кроме ограниченной группы посвященных, ничего не должен знать. Президент чувствует, что, если этот секрет станет достоянием общественности, у прессы будет большой праздник, в других странах вдоволь посмеются над нами, а любые дополнительные меры предосторожности будут истолкованы внутри страны и за рубежом однозначно: президент Франции прячется от одного человека, к тому же иностранца. Этого, я повторяю, он не потерпит. Более того, — министр усилил свои слова, направив на Сангинетти указующий перст, — он ясно дал понять, если пресса даже заикнется о том, что в министерстве внутренних дел что-то затевается, покатятся головы. Поверьте мне, дорогой, я никогда не видел его столь непреклонным.

— Но программу его появлений на публике необходимо изменить, — твердо заявил Сангинетти. — Никаких выступлений, пока мы не поймаем этого человека. Он должен понимать…

— Все останется по-прежнему. Изменений не будет ни на час, ни на минуту. Мы должны действовать в обстановке строжайшей секретности.

Впервые после раскрытия февральского заговора в Военной академии и ареста его участников Александр Сангинеттн почувствовал, что снова оказался в начале пути. В последние два месяца, несмотря на многочисленные ограбления банков и ювелирных магазинов, он начал тешить себя надеждой, что худшее уже позади. Видя быстрый развал ОАС под совместными ударами агентов Отдела противодействия изнутри и подразделений полиции и КРС снаружи, он истолковал этот всплеск преступности как агонию Секретной армии, стремление ее главарей награбить побольше для безбедной жизни в изгнании.