День Шакала - [119]

— Никто здесь не проходил?

— Нет, сир.

— Вы давно на посту?

— С двенадцати часов, как только перекрыли улицу.

— Никто после этого не проходил?

— Нет, сир. Ну… только один калека, он живет около площади.

— Какой калека?

— Старик, сир. Совсем больной. Он предъявил удостоверение личности и удостоверение инвалида войны. Он живет в доме 154 по улице Рен. Я не мог не пропустить его, сир. Он еле держался на ногах. Это неудивительно, в такую погоду и в шинели. С ума можно сойти.

— В шинели?

— Да, сир. В длинной армейской шинели, какую носили солдаты в войну. В августе в ней жарковато.

— Вы сказали, что он — калека. Почему вы так решили?

— Одна нога, сир. Только одна нога. Он еле хромал с костылем.

На площади грянули трубы.

— Allons, enfants de la patrie, ie jour de gloire est arrive…[38]

В толпе подхватили знакомый мотив «Марсельезы».

— С костылем? — Лебель едва услышал свой голос.

Постовой кивнул:

— С костылем, с таким ходят все одноногие мужчины. Из алюминия.

Лебель бросился к площади, на ходу крикнув солдату, чтобы он следовал за ним.

* * *

Они подкатили к вокзалу Монпарнас. Машины выстроились в затылок друг другу у фасада здания. Напротив, у ограждения привокзальной площади, стояли десять ветеранов, ожидающих, пока глава государства вручит им заслуженные награды. Дипломаты и приглашенные на награждение чиновники в строгих черных, коричневых, темно-серых костюмах, многие с красивыми розетками ордена Почетного легиона расположились в восточной части привокзальной площади.

В западной части вытянулись ряды красных плюмажей и сверкающих касок республиканских гвардейцев. Оркестранты стояли чуть впереди почетного караула.

У одного из автомобилей сгрудились организаторы церемонии и сотрудники Елисейского дворца. Оркестр продолжал играть «Марсельезу».

Шакал поднял ружье и прильнул к окуляру. Навел его на ближайшего к нему ветерана, первого в очереди на вручение медалей. Низенький, коренастый мужчина стоял навытяжку. Шакал ясно видел его профиль. Считанные минуты оставались до того, как перед ним встанет другой мужчина, на фут выше, с гордым, надменным лицом, в кепи цвета хаки с двумя золотыми звездами.

Бум-ба-бум! Последние аккорды национального гимна стихли, воцарилась глубокая тишина.

— В честь генерала… — проревел командир гвардейцев. — Оружие на караул!

Последовали три громких хлопка. Это затянутые в белые перчатки руки в унисон перехватили ружья за приклады и магазинные коробки, затем щелкнули каблуки. От группы людей у лимузинов отделилась высокая фигура и направилась к ветеранам. За де Голлем следовали лишь министр по делам ветеранов, в обязанности которого входило представление награждаемых президенту, и мужчина с подушечкой красного бархата, на которой лежали десять медалей Освобождения и десять ярких лент. Остальные сопровождающие остались у здания вокзала.

* * *

— Этот?

Лебель остановился, тяжело дыша, и махнул рукой в сторону подъезда.

— Я думаю, да, сир. Да, дом этот, второй от угла. Он вошел сюда.

Маленький детектив вбежал в подъезд, Вальреми — следом за ним, довольный, что они покинули улицу. Их странное поведение уже начало привлекать внимание, вызывая хмурые взгляды командиров КРС. Вальреми, правда, надеялся оправдаться, если ему учинят разнос. Все-таки этот забавный толстячок назвался комиссаром полиции, а он скажет, что пытался его задержать.

Когда Вальреми вошел в вестибюль, детектив тряс дверь комнаты консьержки.

— Где консьержка?

— Не знаю, сир.

Прежде чем он успел остановить детектива, тот локтем разбил стеклянную панель, просунул руку и открыл дверь.

— За мной, — позвал он и нырнул в комнату.

Ты чертовски прав, подумал Вальреми, я тебя ни на шаг не отпущу. С психами надо держать ухо востро.

Он нашел детектива у двери чулана. Заглянув через его плечо, он увидел консьержку, лежащую на полу связанной по рукам и ногам, все еще без сознания.

«Дерьмо», — внезапно Вальреми осознал, что толстячок не шут гороховый. Он действительно комиссар полиции, и они преследуют преступника. Наконец-то пришел миг его славы, но внезапно ему захотелось немедленно вернуться в казарму.

— Верхний этаж, — крикнул детектив и метнулся к лестнице.

Вальреми едва поспевал за ним, на ходу снимая с плеча карабин.

* * *

Президент Франции остановился перед первым ветераном и, чуть ссутулясь, слушал министра. Тот назвал имя и фамилию награждаемого, кратко доложил, какой подвиг совершил этот человек девятнадцать лет назад при освобождении Парижа. Когда министр закончил, де Голль кивнул, повернулся к мужчине с подушечкой, взял медаль. Оркестр заиграл «La Marjolaine». Генерал прикрепил награду к выпяченной груди ветерана, отступил назад, отдал честь.

Шестью этажами выше и в ста тридцати метрах от них Шакал, крепко держа ружье, закрыв один глаз, смотрел в окуляр телескопического прицела. Он ясно различал черты лица президента, бровь, прячущуюся в тени, отбрасываемой козырьком кепи, глаз, выступающий вперед нос. Он видел, как ушла вниз поднесенная к кепи рука, поймал в перекрестье висок. Плавно, мягко потянул спусковой крючок.

Долю секунды спустя он смотрел на привокзальную площадь, не веря своим глазам. Прежде чем пуля вылетела из ствола, президент Франции подался вперед, чтобы поцеловать стоящего перед ним мужчину сначала в одну, а потом в другую щеку. Поздравительный поцелуй, столь непонятный для англичан, традиционно сопровождал и сопровождает церемонию награждения во Франции и некоторых других странах. Из-за большой разницы в росте де Голлю пришлось наклониться.