День рождения - [53]

Я высовываюсь на улицу. Ночью город выглядит совсем не так, как днем, кажется меньше и уютнее. Огни сокращают расстояние, и с пристани отчетливо доносится вопль пароходной сирены. Речные пароходы по любому поводу рыдают так жалобно, словно налетели на айсберг и неумолимо идут ко дну. «Спасите наши души». Последним покидает судно капитан. А кто уходит первым?..

«Поезд отправляется со второго пути…» Это было давно. Я стоял у окна и под свист пара и стук шатунов вслушивался в гнусавый женский голос, раздававшийся из станционного репродуктора. Я без вещей, при мне лишь небольшая полотняная сумка, в которой, по существу, нет ничего для вступления в новую жизнь. Все осталось дома. Мне не хотелось производить впечатления деревенщины, отправляющегося завоевывать неведомый новый мир, весь страх перед которым сосредоточен в руке, судорожно сжимающей ручку чемоданчика — последнего прикосновения его прежней жизни. Я уезжал с таким легкомысленным, несерьезным настроением, словно делал это уже десятки раз.

— Молодой человек, вы не поможете мне?

— С удовольствием.

Чемодан неподъемный, и старик разминает затекшие пальцы.

— Мне бы вашу силу… Да, мне бы ваши силы…

— Я поставлю вон туда на полку.

— Студент?

Я краснею. Вот меня и разоблачили.

В вагоне духотища.

Когда тебе за двадцать, не хочется начинать с азов. Когда руки у тебя в машинном масле, а под ногтями грязь, неохота привыкать к мертвящей тишине аудиторий и старательно выбривать щеки.

— Поедешь учиться, так мы решили и выбрали тебя.

— Это почетное поручение.

— Надеюсь, ты нас не подведешь.

Меня похлопывают по плечу и утешают, словно я отправляюсь на тяжелую и рискованную операцию.

— Не забывай нас.

— Не загордись потом.

— Держись.

Ну что я все время думаю о прошлом? Почему я все время убеждаю себя, что предложение Бухалы не попытка выйти из затруднительного положения, а естественная смена караула, искрение проявленное доверие? Рядом что-то сдвинулось с места, что-то рушится, будто карточный домик, и лишь наши юношеские идеалы светят искорками надежды. Сменяется не только караул. Порой начинает казаться, что меняются и истины: то, что вчера имело силу, сегодня уже выходит из обращения, да и сегодняшняя истина, глядишь, не выдержит до завтра. Но можно ли изменить правду? Моя правда — это революция. Звучит немножко по-школярски и патетически, а в данную минуту и вовсе чудно́, но я не представляю себе жизни без веры в эту правду, я не могу отказаться от своей мечты, потому что от мечты может отказаться лишь человек, который сроду не мечтал.

— Ты спишь?

— Нет.

Вернулась Жофи.

— Ты не сердишься?

От нее пахнет духами «Лаванда», которыми она душится в исключительно торжественных случаях.

— Поставь цветы в вазу.

— Это было ужасно.

— Угу.

— Сплошное хвастовство блестящими карьерами. Ужасно.

— Придется тебе к этому привыкать.

— Знаешь, среди всех этих свежеиспеченных директоров, доцентов, шеф-редакторов и главных замов мне было до тошноты невыносимо.

— Прими кинедрил. Это помогает, когда летишь в самолете. Спишь как убитый.

— Я не хочу спать как убитая.

— Танцы были?

— Нет.

— А пили что?

— Завидуешь?

— Ложись.

— Ты ждал меня?

— Нет.

Это короткое «нет» ставит ее в тупик. Она подходит ко мне и пытается обнять:

— Ну скажи, что ты меня ждал.

— Я размышлял.

— Мое предложение остается в силе. Завтра мы можем пойти в Национальный комитет. Сделаем все тихо. Без всяких церемоний.

— Не знаю, вырвусь ли я завтра. У меня прорва дел.

— Я знаю, ты очень занят.

— Дождь идет?

— Нет. С чего ты взял? Ясная, светлая ночь.

— Звезды светят?!

— Расскажи мне сказку.

— Сказку?

— Ту, что рассказывал когда-то.

— Жила-была на свете одна принцесса. И ее сожрал дракон.

— Ты меня не любишь.

— Знаешь, что стало с драконом?

— Ты меня уже совсем не любишь.

— Заколка, что была у принцессы в волосах, застряла в глотке дракона, и он подавился.

— Это все?

— Все. Спокойной, ночи.

Жофи потихоньку напевает мелодию, которую я раньше не слышал. Я начинаю ревновать. До утра еще далеко.

8

Вот уже вторую неделю я директор. Мое назначение все восприняли на удивление спокойно. На церемонии введения в должность Виктор Раух, не переставая, улыбался, а напоследок даже радушно меня облапил. Рената послала мне воздушный поцелуй. Бухала держал пространную речь о необходимости менеджеров. Адам Кошляк дремал. В последнее время он жалуется на пониженное давление, и нередко можно видеть, как он сидит с закрытыми глазами.

В кабинете директора мне неуютно. Меня сковывает сложная система телефонной связи. Я не могу привыкнуть к пульту со множеством кнопок и почти каждый разговор прерываю по неловкости. Рената с материнской терпеливостью обучает меня, поясняя значение световых сигналов и каждой кнопки.

Я вполне отдаю себе отчет в том, что мой покой — кажущийся. Это затишье перед бурей, в любую секунду может произойти взрыв. Все раскалено, как жерло вулкана.

Я отменил решение о расторжении договора с журналом Фиалы. Это был мои первый самостоятельный акт. Все отнеслись к нему со страдальческой усмешкой.

— Прежде я не замечал за тобой сентиментальности, — сказал мне Раух. — Фиала тебе приятель?

— Нет.

— Из-за его журнальчика типография, разумеется, не рассыплется, но ты отдаешь себе отчет, что это значит?