День освобождения Сибири - [347]

Поэтому ни для кого не стало неожиданностью, что именно Виктор Михайлович Чернов 5 января 1918 г. занял кресло председателя Всероссийского Учредительного собрания. По воспоминаниям современников, Ленин появился в зале заседаний именно после того, как факт избрания Чернова уже невозможно было предотвратить. Вождь мирового пролетариата тогда скромно сел где-то на ступеньках поближе к сцене, слушал, ничего не записывал в свой блокнот (как он обычно делал) и, как показалось некоторым, как-то безвольно и очень странно улыбался. Он слушал выступление Виктора Чернова… внимательно слушал и в то же время думал о своём. Ему предстояло решить в тот момент, пожалуй, один из самых важных и трудных вопросов не только в русской, но и, возможно, во всей мировой истории (а в европейской — то уж точно): давать команду на разгон Учредительного собрания или нет. Молодцы (ударение на первый слог) матросы с красными повязками на бушлатах и с папиросками в крепких молодых зубах, стоявшие у входных дверей в зал, ждали только сигнала, и на их лицах вряд ли бы кто смог отыскать тогда хоть тень какого-то сомнения. Но их вождь, по всей видимости, слегка растерялся и оттого, кажется, впервые за последний год так безвольно улыбался.

Ленин в силу присущей ему политической прозорливости конечно же прекрасно понимал, может быть, даже лучше всех остальных членов Собрания понимал, что может произойти, в случае, если матросы Железняка по его приказу войдут и закроют форум, о котором мечтало и грезило несколько поколений русских революционеров. Тысячи и тысячи из них ради того, чтобы Собрание состоялось, жертвовали собственным здоровьем, личным счастьем и благополучием. А многие отдали за идеалы демократии даже и свои жизни, в том числе и Александр Ульянов, по-прежнему любимый и всё ещё безмерно обожаемый старший брат («Он старше вас, он умнее вас…» — А. Вампилов, «Старший сын»). Понимая, что в рай он уже не попадает в любом случае, Ленин думал о том, что если он сегодня в угоду конъюнктуре политического «рынка» всё-таки пойдёт против совести, то после смерти где-то там, на бесконечных кругах дантовского чистилища, при долгожданной встрече с любимым братом, он рискует быть им «неузнанным». А это будет для него, возможно, даже пострашнее котла с кипящей смолой…

А Виктор Чернов всё говорил. Он умел говорить, как он это делал — удивляло многих. Ленин сам являлся неплохим оратором, однако он не так часто выступал, и всё потому, что простому и мало подготовленному человеку его речи были не всегда понятны (кто читал ленинские статьи, то есть те люди, кто получал высшее образование в СССР до 1991 г., знают, как они трудны для восприятия). Как правило, роль «горлана-главаря» в партии большевиков всегда отдавали Льву Троцкому. Речи последнего перед революционно настроенными массами всегда считались более простыми и понятными, чем ленинские. Однако Троцкий представлял собой скорее великого сказочника, нежели ревностного правдолюба, поэтому он по большей части лгал, навязывая народу мысль, что если уничтожить под корень всю мировую буржуазию, то завтра же наступит всеобщее счастье и на всех русских берёзах, образно выражаясь, будут расти французские булки, уже намазанные вологодским, а ещё лучше — сибирским — сливочным маслом.

В публичных речах Виктора Чернова всё представлялось совсем иначе. Во-первых, в них не было никаких заимствований из сборника сказок братьев Гримм, там присутствовала главным образом только чистая конкретика и — никакой пустой демагогической риторики. Во-вторых, Виктор Михайлович, как и его литературный кумир Лев Толстой, старался говорить на понятном для большинства людей языке, без особых научных изысков и пустопорожних велеречий. И поэтому его всегда с большим интересом и пониманием слушали те, кто действительно по велению души или просто, исходя из жизненной необходимости, искал смысла в русской революции, а равно с этим и во всём перманентном русском бунте.

Но зато, если есть на Руси человек,

Кто корысти житейской не знает, —

Пусть тот смело идёт, на утёс тот взойдёт,

О Степане всю правду узнает.

Виктор Чернов из всех российских политиков той поры был в этом смысле, пожалуй, ближе всех к истине, как староверы-беспоповцы, надо полагать, ближе других православных верующих к богу.

То, что генерал от инфантерии Корнилов собирал на юге России Добровольческую армию против большевиков и всех остальных революционеров, Ленина в тот момент не так сильно пугало. Против его офицерских полков у советской власти имелись матросы Балтфлота и пролетарская гвардия. Единственной реальной силой белого движения, пожалуй, являлось только десятимиллионное казачье население великого Войска Донского. Однако против них под рукой у Ленина имелось стомиллионное крестьянство Центральной России, которое получило, согласно декретам большевиков, все бывшие помещичьи земли и поэтому молилось за Совет народных комиссаров, как дети за отца родного. С такой силой большевикам не страшен был не только Лавр Корнилов, но, пожалуй, и вся Западная Европа с Америкой в придачу с их экспедиционными корпусами.