День Литературы, 2010 № 11 (171) - [36]

Прощальная речь опального писателя со всей очевидностью показала, что Василий владеет искусством демагогии ничуть не хуже, чем его могучие оппоненты. Он точно рассчитал покаянную тональность своей речи и умело раздал "всем сестрам по золотым серьгам". Маркову очень понравилось ощущать себя камертоном, определяющим общую тональность и синхронность звучания многоголосого писательского оркестра. Самолюбие Сартакова получило мощную подпитку от сравнения с золотой трубой, всегда идущей впереди оркестра.

Озеров был счастлив от мысли, что он – мощный барабан, заглушающий все остальные музыкальные инструменты и задающий партийный ритм всему писательскому балагану. Юрий Суровцев испытал прилив гордости за чёткий, идеологически выдержанный голос своего контрабаса. Сентиментальные слёзы увлажнили глаза известных советских поэтов – Михаила Луконина и Сергея Наровчатова. Ещё бы! – ведь от нежного голоса флейты и валторны зависел тонкий лирический подтекст всего музыкального произведения, исполняемого могучим оркестром Секретариата.

Речь "златоуста" Василия Аксёнова произвела неизгладимое впечатление на всех секретарей. Константин Симонов тонко уловил перемену настроения судебного сообщества и предложил решить обсуждаемый вопрос путем простого голосования. Большин- ство высказались за поездку Василия Аксёнова в Америку. Мне осталось только зафиксировать сей факт в протоколе заседания Секретариата. Голубая мечта Василия Аксёнова о поездке в Соединённые Штаты чудесным образом осуществилась.

Опальный писатель вышел из кабинета первого секретаря писательского Союза с высоко поднятой головой, ощущая себя победителем в неравной схватке с мощной когортой "сподручных партии", не знавших доселе поражений от своих идеологических противников. Василию показалось, что даже Карл Маркс, чей портрет висел при входе в писательский департамент, заговорщицки подмигнул ему, радуясь победе своего брата по крови.

Владимир БОНДАРЕНКО ПИТЕРСКОМУ ДРУГУ

Вот и моему другу питерскому Дмитрию Симонову, Димуле нашему стукнуло 70 лет. Повезло мне, всегда хожу в молодых. Нынешние мои друзья – Проханов, Личутин, Зульфикаров, Пронин, все бывшие "сорокалетние", все "дети 1937 года" – давно уже перепрыгнули планку семидесятилетия. Все друзья мои питерские – со студенческих лет, тоже были на десяток лет старше меня. В Питере нас собралась дружная команда книжников, любителей поэзии и прозы, библиофилов, собирателей всяких книжных редкостей: Герман Артемьев, Дмитрий Симонов, Валера Гилеп, Сергей Хрулёв, Владимир Карпенко… Почти каждый день встречались мы часов в 6 вечера на Литейном, в скверике за "Академкнигой", приносили раздобытые книжные новинки, менялись, узнавали новости. Потом, где-то к 8 часам приходили в кафе "Сайгон". Там и засиживались до конца вместе с поэтами и художниками. Так было на моей памяти где-то с осени 1964 года и до лета 1969 года. Меня удивляет, почему не сохранили тот "Сайгон", сделав памятным местом, как парижскую "Ротонду".

Мы любили не только книги. Любили девочек, за те шестидесятые годы иные из нас и обзавелись женами. Любили природу, и осенью и весной выезжали на электричке на дальние озёра, с палатками и всякой снедью. А также и с подружками. Любили выпить и дома, и на природе, и с девочками, и без них.

В связи с нашими книжными посиделками в скверике на Литейном в очередной раз хочу развеять две функционирующие легенды. Первая – о якобы полном официальном запрете поэзии и прозы начала двадцатого века. Конечно, диссертации по Николаю Гумилеву и Осипу Мандельштаму защищать в те годы не давали. Но почти все уникальные книги, изданные в начале ХХ века, свободно, и поразительно дёшево, продавались во всех букинистических магазинах. Даже студент мог купить сборники Гумилева, Ахматовой, Клюева, Ходасевича… Но почему-то среди библиофилов почти не было филологов. И компания у нас была – сплошь инженерная. И Дмитрий Симонов, и Герман Артемьев закончили знаменитый ленинградский политехнический. Инженеры-электронщики. В шестидесятые-семидесятые годы они с блестящим знанием литературы Серебряного века могли за пояс заткнуть любого доктора филологических наук, обходившего опальные имена стороной. Но вольному книжнику-библиофилу была воля-вольная. Тогда и собирали в одиночку, сами по себе, Саша Парнис всего Велемира Хлебникова, Анатолий Иванов – Сашу Чёрного, и так далее. Дима Симонов больше собирал поэзию, наших символистов. У Германа Артемьева дома все полки ломились от книг, почти три комплекта "Аполлона", "Весы", "Золотое руно", уникальнейшие издания символистов. На старость лет сейчас эти книги помогают Герману выжить.

Я собирал литературу по русскому Северу восемнадцатого-девятнадцатого века, так как приехал с Севера, писал в журнале "Север" о литературе Севера. В то же время, увлекаясь русским авангардом, и сам пописывая ультра-авангардные стишки, одновременно собирал первые издания футуристов, имажинистов, одесские и дальневосточные альманахи футуристов. Помню, как-то уличил Валеру Гилепа по прозвищу Водкин, в незнании им Вадима Шершеневича, одного из друзей Есенина, имажиниста, после этого на долгие годы ко мне пристало прозвище Шершеневич. Отсюда вывод: не уличай друзей в незнании.