День Литературы, 2009 № 06 (154) - [18]

Агафоев стоял тогда на вышке и от караульной тоски не знал, куда ему деваться и как спастись в течение тех трех часов, которые надлежало ему проторчать на этой ободранной деревянной скворешне, продуваемой со всех сторон, ночь была особенно ветряной, и хотя воздух тьмы был тёплым, благодатным, но его постоянный живой порыв и шум бури в ветвях невидимых деревьев могли постепенно свести с ума. Солдатик чувствовал, как его душу и тело треплет какая-то величайшая невидимая тварь, живая, наподобие пушистого филина величиною во всю окружающую ночную темень... Но вот что-то невнятное вдруг появилось на освещённой прожекторами запретной зоне, и Агафоев вмиг вышел из своей душевной оторопелости. Рванувшись вперёд, он гаркнул неимоверно грозным, могучим голосом:

– Стой! Стрелять буду!

А как это и требовалось от него по уставу караульной службы, грохнул выстрелом вверх.

Но неизвестная фигура на запретке попыталась тем временем, не внимая окрику и предупредительному выстрелу, перебраться через высокую ограду колючей проволоки, полезла по ее натянутым нитям и, зацепившись одеждой за стальные шипы, повисла на самом верху забора, уже перекинув через него одну ногу. Так и висела, скорчившись, сотрясая эту крепко натянутую ловчую снасть для человеков, и могучий ночной ветер рывками раскачивал его вместе со звенящими струнами проволочного ограждения.

Агафоев поначалу стукнул одиночным, почти не целясь, потому что в этой суматохе, шуме бури и в приплясывающей перед глазами грозной мгле он даже мушки не увидел на конце оружия. Потом он автоматически догадался перевести рычажок "Калашникова" на стрельбу очередями и дал длинную очередь, но куда-то вверх в неприцельное пространство, И тут начал несколько приходить в себя: прекратил слепую бестолковую стрельбу и, утвердив автомат на упоре, стал целиться.

Тогда и беглец, угадавший всё роковое значение наступившей паузы в стрельбе, зная то, что сейчас произойдет с ним, закричал неожиданно тонким, почти детским голосом, но очень громко и даже с эхом, прокатившемся по окружающим пустырям ночи, вдруг на минуту притихшей в полном безветрии:

– Люблю тебя, Рода!

И после этого повис вниз головою на колючей проволоке. Одиночной выстрел на этот раз оказался очень точным; Агафоев был маленького роста, в отделении роты ходил левофланговым, но стрелял он всегда отлично.

А наутро, когда сменившийся с поста Агафоев подошёл к вахте, где на полу лежал убитый зэк, то столпившиеся вокруг него зеленые х/б из конвоя и мундиры из лагерном обслуги расступились, давая дорогу тому, кто в этот день отличился по службе гораздо больше, чем все они. Маленький Агафоев прошел вперёд и, стараясь выглядеть безразличным, сверху вниз, стоя над ним, осмотрел покойника. В стриженой голове его с одной стороны была совсем небольшая круглая дырка, но зато с обратной стороны вышибло большой кусок кости, и мозги продолжали вываливаться на пол даже здесь, в караульном помещении. Глаза убитого были открытыми, рот тоже был приоткрыт, под большим носом его блестели не высохшие кровавые сопля, и от этого он казался всё ещё живым...

– Ты чего, пухнарь зелёный, стрельбу такую открыл? – улыбаясь, спрашивал у Агафоева другой солдат, старослужащий Васильев.

– Наверное, целый магазин стрелял, – поддержал разговор чернобровый конвойный, лопоухий Ишчанов. – Молодой еще!

Рыжий, веснушчатый, краснолицый Васильев так и сверкал синими поросячьими глазками, стараясь, по своей весёлой привычке, подзадеть салагу:

– Стрелял, стрелял, а всего разок попал, товарищ солдат! – И он сделал резкое движение рукою, как будто хочет вцепиться всей пятерней в отвислую ширинку Агафоева, стоявшего над трупом, широко расставив ноги. Солдатик испуганно крякнул и мгновенно попятил зад, одновременно прикрывая свой перед руками. Шутка возымела успех, и все кругом засмеялись.

– Ничаво-о! Все равно молодец, Агафоев! – подал свой густой прокуренный голос прапорщик Тропинин. – Одна дуля попала да меткая!

Потом все служивые толпой вывалили из караулки на площадку перед вахтой и, став кружком, задымили сигаретами, ведя разговоры о разном и поджидая начальство. Маленький Агафоев курил со всеми вместе, и уже не оказывалось ему никакого внимания, как в первую минуту, для него это было сущим облегчением – никто не дразнил, не вышучивал молодого солдата – чего он сильно боялся, что не любил, ненавидел, но покорно терпел, как и все новобранцы первого года службы.

И вот прошло с того времени много лет, настали такие времена, когда по телевизору принялись ругать старые лагерные порядки, называть кровавыми злодеяниями расстрелы меж своими же, а не только фашистские или как у Пиночета на Чили. И в одной передаче долго показывали совсем одряхлевшего бывшего сослуживца Агафоева – в прошлом прапорщика Кубышкина, которого Агафоев едва узнал из-за его отращенной длинной седой бороды. Этот Кубышкин, оказывается, раньше служил в северных лагерях и расстреливал беглых, когда удавалось их поймать в тайге. Выживший из ума бывший "макаронник" нёс всякую околесицу, рассказывая всю правду, как есть, хотя его никто не просил об этом... За что и был поделом назван в конце передачи верным псом старого режима, и, высказывая это, молодая, симпатичная девушка даже плюнула мимо микрофона.