День Литературы, 2009 № 03 (151) - [18]

И, жалея её, на рыбалку он стал выезжать через раз.

А на своё сорокалетие Вячеслав Вячеславович вдруг получил от жены в подарок ружьё.

То есть за неделю до этого события они просто гуляли по Москве, по любимым старым улочкам, наслаждались спокойным и тихим, для них самих незаметным, движением своего счастья и, как из лодки, глядели из своего счастья по сторонам. И вдруг Шевцов увидел охотничий магазин. И, смущаясь своего внезапного азарта, предложил зайти туда, чтобы поглазеть на витрины. А Надежда Викторовна, привыкнув находить что-то крайне интересное во всём, что вызывало столь живое любопытство у мужа, вслед за ним сама стала впиваться глазами в ружья, в патроны, в свирепейшие ножи. Когда же Шевцов к одной очень ладненькой тульской двустволочке прикипел особо и даже повертел её в руках, то Надежда Викторовна от восторга перестала дышать. И в день его сорокалетия, не сумев дотерпеть до того часа, когда соберутся гости, именно это ружьё она ему торжественнейше вручила. А глядя, как раскрасневшийся от волнения муж дрожащими руками пытается вытащить ружьё из чехла, от счастья чуть не умерла. И когда он затем почти каждый день своё ружьё доставал, поглаживал, прижимался щекою к прохладной деке, прицеливался, она словно бы и сама ощущала тот остро колющий холодок, который вдруг прояснялся в его груди.

На свою первую охоту в Курскую область, организованную местным другом-поэтом, Шевцов поехал опять-таки с женой.

Все вечерние и утренние тяги Надежда Викторовна выстояла рядом с мужем, якобы наслаждаясь видом на бескрайнее, до самого горизонта, болото и якобы дыша свежим, "всё ж таки не московским", воздухом. И ещё она глядела и не могла наглядеться на мужа, обутого в высокие резиновые сапоги, в фуфайке, в давно купленной ею и, пригодившейся также и для охоты, шляпе, очень уж похожего на героя приключенческих фильмов. В общем, любой иной человек, если он не охотник, умер бы у этого болота от скуки, а она вела себя вполне бодро.

Но дома она со слишком явным ужасом глядела на четырёх подстреленных Шевцовым уток, и с превеликой радостью согласилась, чтобы мать приехала к ним и приготовила их вместе с картошкой в духовке по ей лишь известному рецепту.

А чуть ли не на следующий день был писательский пленум. Шевцов всем только и рассказывал, как умеет, не целясь, по наитию ("так, ребятушки, пишется лишь самая первая строка в стихотворении!") вскидывать ружьё и не прома- зывать. Разумеется, нашлись среди писателей охотники настоящие (был тут и поэт Константин Скворцов, у которого охотничьи маршруты простирались от Урала до Забайкалья). Так что после пленума охотничьи беседы продолжились в буфете Центрального Дома литераторов. А затем Шевцову писатели-охотники звонили из разных городов, приглашали: "Ты приезжа-а-ай! С Костей Скворцовым приезжай! Тут уток у нас, как комаров!" И супруга тоже умоляла: "Ну, как ты можешь из-за меня томиться… Я тебя отпускаю!" "А ты?" – спрашивал он с отчаянием. "Да это на рыбалке я вам бутербродики поделаю, и вы все рады, а на охоте вы, как чумовые, и я вам только в обузу… Я ж чувствую!" И он уехал сначала с самим Скворцовым. Потом ездил и без него. Возвращался. Жена делала вид, что рада его охотничьему счастью. А он ненавидел себя за то, что вот, все нормальные люди, в том числе и давно женатый Скворцов, живут свободно, а он, поэт, даже когда стихи свои потихонечку отстукивает на машинке, уже не может отделаться от ощущения, что в чём-то перед женой виноват.

Ведь и когда он писал вот эти, давно ставшие хрестоматийными, строки: "Вот и всё, царевна-рёвушка, мне ль руки твоей просить, на колу моя головушка не обвенчанной висит…", то ещё и мысленно согласовывал с супругой степень условности своей "не обвенчанной" головы…

Душа же всё явственнее требовала того уютно-горестного, того светло-грустного одиночества, в котором простая исповедальность его стихов должна была проявиться не в его личной, а, скажем так, в бытийной, в безусловно трагичной полноте ощущений. Однажды в Центральном Доме литераторов намечен был грандиознейший поэтический вечер (помню, имя Шевцова стояло в афише рядом с такими именами, как Передреев, Ступин и Юрий Кузнецов!), и Надежда Викторовна очень страдала, что в такой-то важный день должна она вместе с детьми ехать на мамин день рождения. "Да обойдутся на этом вечере без меня!" – охотно умаляя своё значение в текущей литературе, шёл на привычную жертву Вячеслав Вячеславович. "А вот и не надо тебе вечно на меня оглядываться! – не менее жертвенно требовала и Надежда Викторовна. – Да пообщайся ты хоть разочек со всеми, а то у тебя скоро, как в гоголевской "Женитьбе", всюду только жена будет мерещиться!" И ради очень уж обезоруживающего примера с гоголевской "Женитьбой" он уступил (хотя и представить было невозможно, что от участия в таком событии что-то заставило бы его, поэта, только-только почувствовавшего вкус настоящей славы, отказаться). А на вечере не утерпел, прочитал тайное, заветно-трагическое: "Лодка коснётся тихой заводи, качнётся, птиц переполошит… Мы не сойдём с тобою на воду, на солнечную тонкую дорожку…" – и ещё аплодисменты не затихли, а он уже различил в задних рядах Большого зала сиротливо белеющее лицо супруги, которая всё-таки долго не высидела за праздничным столом у мамы, примчалась в Дом литераторов, чтобы "быть вместе".