День Литературы, 2008 № 08 (144) - [30]

Надо же было так воспроизвести концентрацию силы сплочённого безжалостного "авангарда", ничего прямо не формулируя — ни про орден меченосцев, ни про передовой отряд класса, ни про карающие органы, а просто передав смутное, но неотступное ощущение, что и Хлестаков, и Осип, и вообще все они — как формулирует Лев Рошаль — "одна банда".

…Или одна "команда" — продолжу я, перекидываясь от Учителя к Ученику, — команда броненосца, под жерлами проходящего сквозь морское пространство.

Эйзенштейну судьба дала шанс передать этот маршрут между смертью и жизнью — и он сделал фильм "Броненосец "Потёмкин", сочтённый впоследствии лучшим в ХХ веке произведением киноискусства.

Триумф этой ленты зародился не в Красной Москве, а у немцев. Так что Геббельс просто заболел идеей заиметь в нацистком Райхе такое же кино, какое сделал Эйзенштейн для Советской власти. Увы, не состоялось; пришлось Райху довольствоваться "Евреем Зюссом" и "Триумфом воли". А немцам Эйзенштейн кое-что договорил — в "Александре Невском". Страшно подумать, что бы им договорил в войну (если бы дожил) Мейерхольд, всю жизнь писавшийся немцем, — в какой запредельный маскарад пришлось бы ему выпрыгивать, чтобы оставаться великим русским художником (каковым он по внутреннему ощущению всегда был).

Советская власть отрезала ему это испытание: убила.

Эйзенштейну же предписала самый безысходный путь спасения: образ вождя народов.

Но именно в "Броненосце" он нащупал адекватную своему мироощущению пластику.

Один рассказанный Рошалём эпизод помогает почувствовать это горе ума.

В Америке на просмотре фильма во время эпизода с расстрелом на лестнице в зале какой-то старик вдруг забился в рыданиях. Его вывели и расспросили. "Вы были в Одессе в 1905 году? Вы потеряли там близких? В вас стреляли?"

"Прерывая рассказ глухими рыданиями, старик рассказал совсем другое.

Стрелял… он сам.

В те годы служил в Одесском гарнизоне. Вместе с другими был выведен из казарм к одесской лестнице. Вместе с другими залп за залпом стрелял во что-то тёмное, смутное и непонятное. Копошащееся далеко у подножия монументальной лестницы.

И вдруг только сейчас, через двадцать лет, волею судьбы оказавшись в эмиграции, разглядел, во что именно они, собственно, стреляли — по живым людям, по живому мясу".

Бог знает, как дальше смоделировал бы Эйзенштейн то тёмное, смутное и непонятное, что разглядел в "Броненосце", — если бы он сам выбирал сюжеты. Если бы в Америке ему позволили экранизировать роман Драйзера (проект за коммерческую безнадёжность зарубил молодой Селзник, будущий чемпион Голливуда по продюсерству). Или если бы дали завершить съёмки в Мексике (Сталин не дал: приказал немедленно вернуться). Или если бы не запретили снимать "Бежин луг" — фильм о Павлике Морозове, мальчике-доносчике, который символизировал то ли тёмное и непонятное, то ли борьбу с тёмным и непонятным.

Но "Бежин луг" запретили. И предложили два светлых и понятных сюжета: или про Ивана Сусанина, или про Александра Невского.

Назвать сусанинский сюжет понятным могут только люди, не знающие исторических подробностей.

Эйзенштейн выбрал Александра Невского — потому что о нём известно ещё меньше. И можно дать волю художественной фантазии.

Я, как и Лев Рошаль, вырос в кругах, близких к Мосфильму, и в детстве вдоволь наслушался гулявших из уст в уста острот "Эйзена". Поручив роль князя монументальному Николаю Черкасову, он спросил: что будем делать, если по разысканиям историков князь окажется маленьким и с брюшком?

Однако эта наполеоновская маска (маленький и с брюшком) его не настигла, и сыграл Александра Невского красавец Черкасов, а его, по ядовитой шуточке Александра Довженко, можно было в этом облике назначать секретарём Псковского обкома партии. Перевожу разговор с общепонятной фени 1938 года на темень непонятных эйзеновских дум: чтобы понять глубинный замысел Эйзенштейна, надо разорваться на том, что победа над тевтонами идёт встык униженному смирению перед татарами, и это делает князя заложником разодравшего Русь исторического "маскарада", — такой тёмный стык отсечён цензорским карандашом Сталина. Позволено снимать победоносного вождя. И только.

Когда сюжет победоносно снят, судьба предлагает ещё один сюжет: Ивана Грозного. Сюжет мало сказать: смутный, тёмный, непонятный. Лучше сказать: смертельно опасный.

Потому что выдернуть фигуру кровавого царя из "компактной массы" нельзя, выдернуть нельзя вообще никого, а оставить царя ничтожной частичкой этой массы тоже нельзя, тогда надо только эту массу и держать в сознании. И слушать не мистические бредни царя Ивана (и не светлые слоганы князя Александра), а шуточки Фомы и Ерёмы… насчёт которых Рошаль заметил, что само сочетание этих имён приобретает у Эйзенштейна комический отсвет (ещё больший, чем от сочетания аксолотля и амбистомы).

Прочувствовать массу решил сподвижник Эйзенштейна Григорий Александров и сделал всенародно признанный фильм "Весёлые ребята". Но горе Эйзенштейна было в том, что его ум был намертво прикован к невесёлой загадке истории, к её неизбывному маскараду, Мейерхольдом открытому и завещанному.