День Литературы, 2008 № 08 (144) - [10]

Примеров море. Думаете, что-нибудь изменилось с тех пор? Думаете, люди перестали делиться своей радостью? Напротив, мир стал до того тесен, что необходимость вселенской радости пришла сама собой. Если уж радоваться, то чему-нибудь одному, чтобы путаницы не было, чтобы всё было правильно и подчинялось единому закону. А что больше всего сплачивает людей — конечно вера. А кого легче всего склонить к своей вере — конечно слабого, а что делает человека слабым — ну конечно беспечность; вам любая мать об этом скажет: если не внушать ребёнку, что чужим дверь открывать нельзя, можно остаться не только без имущества, но и без ребёнка. Беспечность преступна. Хрестоматийный пример тому самаритяне, которые расслабились, разнежились, само собой, забыли Бога, на кой Он им сдался, когда у них и так всё в шоколаде, ну и… вырезали их всех, и всё; занавес. После занавеса немедленная осанна, потому как вырезаны они были исключительно по воле Божьей. И это были дикие, совсем ещё не политкорректные времена. Сегодня средства другие, более гуманные, во славу не кто никого сейчас (конечно в промышленных масштабах) не режет, но принципы, как в случае с римскими миротворцами, остались прежними, потому как надёжные — разделяй и властвуй.

Есть такая замечальная русская сказка про лису и зайца. У зайца была избушка лубяная, а у лисы ледяная… Что потом случилось, все знают.

Что-то мы всё ходим-бродим вокруг да около… сказать бы прямо, что…………………………..!!! И нечего тут размусоливать!

Как опытный сталкер заявляю: пока рано; ещё кружочек. А пока я вам одну историю расскажу.

Мне было тогда лет семь, я впервые попал в пионерский лагерь. Мальчиком я рос хулиганистым и вздорным, со мной мало кто общался. И была там одна девочка чёрненькая, красивенькая, уже тогда проглядывались её женственные обтекаемые формы. С ней тоже никто не общался. Нет, она была тихая, казалась себе на уме… она сама почему-то избегала знакомства. И как-то случилось нам оказаться на одной лавочке. О чём говорили — обо всём наверное. И так, вскользь: почему я один, почему она одна.

— А со мной никто не общается, — по-взрослому серьёзно заметила она. — Я же еврейка. А ты разве не знал, что евреев никто не любит? — И это всё произнесла девочка, которой семь лет. Откуда могла взять эту фразу девочка, которой всего семь лет, которой в отряде и слова обидного никто не сказал, которая сама по каким-то неизвестным убеждениям избегала знакомства? Кто мог её этому научить? Меня всему в детстве учила мама: туда не ходи, с тем не общайся, этого не делай… и это был 83-й год, Липецк, обычный пионерский лагерь с обычными детьми. От кого эта маленькая девочка могла услышать эту нелепую фразу, кто её этому научил?

До конца смены эта девочка избегала общения с детьми, убеждённая, что её никто не любит. Тогда у меня это вызвало только недоумение. Тем более, что я впервые тогда услышал, что есть такие евреи и их, оказывается не любят. После, уже учась в институте, я не раз это слышал и чаще от самих же евреев: что русские их не любят.

И ещё одна зарисовка.

Когда я заканчивал Литературный институт, я показал своему мастеру Владимиру Викторовичу Орлову рукопись своей повести "Татуированные макароны". Там была героиня, довольно скверная тётка по фамилии Заславер.

— Денис, измени ей фамилию, — заметил тогда Орлов, — иначе твою повесть никто не напечатает.

Я изменил. Назвал скверную тетку Марченко. Повесть напечатали. А ведь ничего не изменилось. Только поменял фамилию. А осадок остался. Тем более, что тётку я взял из жизни, и фамилия ее была Заславер, и я, до замечания Орлова, и не знал, что это еврейская фамилия, я по наивности думал, что еврей только на -овчи и на -ман. И после уже не только одно недоумение владело мной.

А вот ту семилетнюю девочку мне до сих пор жалко. Кстати, звали её Роза.

Впрочем, к чему я всё это? Ну конечно! — я же вспомнил русскую сказку про беспечного зайца и несчастную лисоньку, которую в русских сказках никто не любит, но почему-то все привечали. Ведь её и волк, и медведь, и даже бык, испугались… потом, правда, пришёл петух с косой. Но не будем, а то и так всё слишком прозрачно.

Но… надоело петлять, пора идти напрямик. Надоело, глядя на голого короля, восхищаться его платьем, рюшечками, или ещё благоразумнее — помалкивать. Тошно наблюдать всю нашу российскую беспечность. Тошно не то что видеть, в руки брезгливо брать всю это нашу, так называемую современную "русскую" литературу. Ведь сегодня наша литература делится жёстко на две категории: либо хвала твёрдому шанкру, либо хаяние русской дикости. Всё. Нет, конечно есть ещё одна ниша — литература ни о чём. Хочешь, чтобы тебя напечатали? Ругай русских, хвали евреев. А если уж дюже совестливый, но очень хочется быть напечатанным, пиши, как утомительны в России вечера.

А теперь о поэзии твёрдого шанкра.

В данный момент идёт обсуждение номинантов Национальной литературной премии "Большая книга". В контексте своей статьи коснусь лишь одного номинанта — Александра Иличевского и его книги "Пение известняка".

Приведу несколько рассказов.

Рассказ "Штурм", где поведана жизнь простого южного православного охотника Фёдора, который после общения с евреем Иосифом перестал есть свинину; на старость лет стал изготавливать странные чучела "Химера", созданные из разных частей разных животных, относил их на море и там сжигал в тростнике. А совсем под старость, годам к семидесяти, вступил в связь с четырнадцатилетней девочкой-мусульманкой, которая ко всему прочему была ему двоюродной внучкой. Вот такой вот незатейливый рассказ. И в конце он умер, тело его "не нашли" с проломленным черепом и пустыми глазницами возле туши кабана. А в общем рассказ очень красивый и читается с интересом. Вот только недоумение остаётся — зачем всё это? Описывается всё это спокойно, поэтично и, как само собой разумеющееся: ну переспал он с четырнадцатилетней мусульманкой — с кем не бывает, здесь и так всё понятно, у нас вон в Липецке все старики после общения с евреями перестают есть свинину и им сразу четырнадцатилетние мусульманки отдаются, дело-то житейское. И всё это — здесь без иронии — на фоне замечательно, интереснейше, захватывающе описанных видов южной природы: охота, быт; зачитаешься — всё это без иронии.