День Литературы, 2008 № 07 (143) - [14]

Да, Лиса, ты права. Мечтателей надо уничтожать и как можно скорее. Если они сами… Как сказал один чудак: "О жизнь, ты Спорт!" и прыгнул в прорубь. Он часто болел ангинами и мечтал стать "моржом". Может, и стал — там, под водой, но мы этого не знаем…

Ты права, Лиса, но ведь есть у этой кровавой истории и другая сторона. А кто создал геометрию Лобачевского, космонавтику Циолковского, шестую симфонию Чайковского и, кажется, двадцать пятую симфонию Мясковского? А кто изобрел велосипед и вечный двигатель? И продолжают изобретать! А зонтик и совмещённый санузел? А акционерное общество "МММ"! Мечтатели, Мечтатели, Мечтатели!

Поэтому я призываю читателей и почитателей наших мечтателей: не стреляйте в белых ворон! Даже, если иногда они забивают голы в свои ворота. Давайте занесём их в Красную книгу Природы.

(Заметил: если начинаю говорить в рифму, значит, в голове поднимается давление: давнее сотрясение мозгов о дубовый предмет. Поэтому закругляюсь.)

***

Три наших пятиэтажных дома из красного кирпича воздвигли в московских Сокольниках в начале тридцатых, среди моря шелестящих тараканами бараков. Над бараками чуть возвышались двухэтажные сундуки с резными ставнями дореволюционного пригорода. Сюда стекались со всей России бежавшие из колхозов крестьяне. Они приклеивались к Москве любыми способами и намертво. Днём они где-то вкалывали, вечером пили и разбойничали. Так уже в те годы начало отекать нездоровой опухолью тело столицы за счет дистрофии всей страны. А газеты, как и сейчас, захлёбывались от восторга по поводу её могучего роста. Естественно, что мы — кому дали комнаты в новых домах, этом "форпосте коммунизма", — стали предметом ненависти со стороны окружающих. Многие из наших родителей были как раз сотрудниками тех самых газет, которые всё восхваляли. "Интеллигенция", "чистенькие" — хотя большинство из них сами были приблудшими, только предыдущей волны. К тому же, имена у наших мальчишек в соответствии с модой были самые, как в насмешку, разыностранные: Эдик, Эрик, Мартин, Арнольд… дальше, просто, противно перечислять. Татарский сын Борька Иванов слышался среди нас единственно русским. Начались драки, в которых мы не побеждали, и угнетение страхом. Многие ребята из наших домов не выдерживали и переходили в их мир. У них появлялись прозвища: Лиха, Чадо, Голова, и каждый из них старался показать себя как можно более свирепым. Мало нас осталось, не вкусивших воровской вольности, тем более что почти у всех — и у тех и у этих, сначала тридцать седьмой год, а потом война забрали отцов. Ещё в школьные годы кого-то из моих ровесников в блатном мире "пришили", кого-то посадили. Вряд ли кто из них дожил до девяностых и сделал что-нибудь интересное, созидательное. Впрочем, одно исключение есть и довольно примечательное.

В пятый класс к нам поступил огромного роста парень по кличке Филя — остался на второй год. Рожица у него была ангельская, а характер — дьявольский. Он изводил нас, как только мог: и бил и отнимал завтраки — и всё с добродушным смехом. И вот однажды катаюсь я на коньках по улице и слышу: кричат: "Филя под трамвай попал!" Мчусь к рельсам и вижу: Филю торжественно погружают в кузов грузовика. Одна нога его, как полагается, в штанах и в валенке. На валенке прикручен, как полагается, конёк — верёвкой и палкой, только размера на четыре побольше, чем у меня, другая нога голая, а вместо трусов женское трико виднеется. Дальше идут какие-то лохмотья.

"Неужели избавились! Какая нищета! Значит и у этого изверга есть мать, которая его любит!" — коловорот мыслей.

Но оказалось, Филя выдержал испытание трамваем и лет через десять стал знаменитым хоккеистом, входил в сборную СССР. Как-то я его мельком видел: респектабельный, добродушный богатырь. Так что могу гордиться, что подкармливал своими завтраками чемпиона мира.

Однажды человек десять барачных во главе со взрослыми парнями пришли бить нашего Володея. Нас, то есть моих товарищей, было четверо. Лет нам было около двенадцати. Володей возвращался домой, ему было лет восемнадцать. Окружили его перед его же подъездом. Большие били: двое спереди — кулаками, двое с боков — палками. Он стойко отбивался, спиной продвигаясь к подъезду, а барачники поменьше, с палками в руках, стояли против нас, чтобы мы не вмешивались. Володей медленно, спиной вперёд, отбиваясь и даже нанося отдельные удары, дошёл до двери, рванулся и исчез в подъезде, так и не показав им спины. Внутрь они не пошли, на этом всё кончилось. Среди нас не оказалось героя. Это был урок трусости. А Владимир Никифоров и сейчас живёт в Сокольниках, пишет историю своей малой родины — прямой, прекрасный человек. Мы, его младшие товарищи по двору, выросли заметно пришлёпнутыми. Конечно, в дальнейшем, каждый своими силами выдавливал из себя раба, но та деформация осталась, и для того, чтобы не сдрейфить в очередном сражении, приходилось затрачивать главные усилия, чтобы, прежде всего, победить себя.

В школе мы все были перемешаны и жили, в общем, вполне мирно. Но расслоение началось не по социальному признаку, а изнутри: кому-то учиться было интересно, и учение давалось, а кто-то ну никак не мог засунуть голову в эту мёртвую книгу, слушать непонятные слова учителя. Его тянуло на волю, в "настоящую жизнь". И тут уж ничего не поделаешь. Сейчас, сквозь толщу лет, моё отношение к барачным сильно смягчилось. Даже в случае с Володеем. Всё-таки, они его не убили, даже не покалечили и больше не приставали. И никого из нас они не изуродовали физически. Уже за это им спасибо. Но, главное, я тогда не знал, что они сами — невинные жертвы куда более грандиозного злодейства. Гибель, вернее, убийство российского крестьянства представляется мне самой крупной трагедией в нашей стране со Смутного времени в семнадцатом веке. Причём уничтожение началось задолго до рождения Сталина. Сталин нанёс только последние удары. Зачем? Кому это нужно? А очень просто: