День Литературы, 2008 № 02 (138) - [16]

Впрочем, борясь со столь распространённым в среде либеральных писателей представлением об образе российского воина, автор несколько спрямляет "диалектику души" своего героя. Она строится как освобождение персонажа от всех прежних зависимостей, связанных с исполнением его социальной роли, которая "мыслится как единица неопределённо широкого набора функций, составляющих социальную личность человека" (Л.Гинзбург). Так, Кудрявцев, оставаясь в одной и той же социальной роли на протяжении всего действия, исполняет в его завязке и в финале по сути две различные функции. Вначале он — один из многих, кто готовится принять участие в гуманной акции по восстановлению конституционного порядка в Чечне, в финале — едва ли не единственный из всех вошедших в Грозный российских военнослужащих, кто оказался способным дать достойный русского офицера отпор отлично организованному и вооружённому противнику.

Хотя в самом начале романа на эту роль, и здесь автор "Чеченского блюза" добивается гораздо большей, чем у многих современников, убедительности, претендует разыгрывающий дешёвую комедию заместитель командующего — гадко неприятный генерал, выхаживающий точно так же, как в своё время легендарный Ермолов, в восточных кожаных чувяках по расстеленной на полу карте Грозного. Он буквально заворожен кажущейся ему абсолютной идентичностью нынешней ситуации с ситуацией полуторавековой давности и всеми силами пытается вызвать у окружающих столь тешащие его самолюбию ассоциации с великим предшественником. Будучи из числа выдвиженцев, обласканных новой российской властью, генерал чувствует себя новым покорителем Кавказа и готов пойти на всё, чтобы завтра, в день рождения министра обороны, доложить об успешном выполнении операции. Её предрешённый финал, столь очевидно продемонстрированный высоким начальником, расхолаживает подчинённых, и если в известном толстовском рассказе лихорадочная возбуждённость охватывает перед набегом только излишне честолюбивых молодых позёров, то в "Чеченском блюзе", наоборот, каждый мысленно просчитывает выгоды, которыми обернётся лично для него завтрашняя кампания. Не стал исключением и переполненный честолюбивыми замыслами командир злополучной бригады, накануне ввода войск уже примеряющий к себе новенькие полковничьи погоны. Под мерцание звёзд в кавказской ночной выси всё кажется комбригу знаменательным, особо значимым для его удачно складывающейся служебной карьеры. Он весь в предвкушении "обряда обмывания звезды", открывающей ему путь в Москву, "в сахарное нарядное здание Академии Генерального штаба, подальше от этих чеченских полей, от составленных в каре заиндевелых машин, от туманного грязно-белого и враждебного города". Здесь ещё раз возникает интересная реминисценция с толстовскими произведениями, в частности, с "Войной и миром". Звёздное небо над Грозным и "бесконечное" небо Аустерлица, звёздочки на погонах и тщеславные мысли князя Болконского совершенно произвольно выстраиваются в один ряд, словно свидетельствуя о неизменности человеческих страстей.

Вот этим высшим офицерам, вызывающим у Проханова сильнейшую неприязнь, и противопоставлен в романе капитан Кудрявцев. Он как будто "списан" с психологического типа русского офицера Кавказского корпуса 30–40-х годов прошлого века, органически сочетавшего в себе, по словам Я.Гордина, "романтика, рыцаря долга и имперской идеи с преобладающим типом солдатского сознания, который можно определить как тип служивого стоицизма". Он постепенно приходит к постижению той "скрытой теплоты патриотизма" (Л.Толстой), которой наделены обыкновенные российские солдаты, неожиданно оказавшиеся под его началом. Чёткая ориентация на толстовский идеал офицера становится у современного автора едва ли не основополагающей: это тот, кто находится на примерно равном уровне с солдатами, тот, кто герой в душе, а не во внешности, тот, кто служит, а не выслуживается. Справедливости ради отмечу, что и Кудрявцев, как все прочие персонажи, после получения приказа о начале операции делается по-особому оживлённым и озабоченным, очень напоминая в этот момент тех же толстовских честолюбцев, о которых уже шла речь. "Его душа, ум и воля обретали осмысленную близкую цель. Ради этой цели он терпел лишения, занимался рутинной работой, трясся по жидким дорогам, ударяясь грудью о кромку стального люка, чертыхался, когда глох двигатель и приходилось брать застрявшую машину за трос. Впереди ожидал его город, огромный, живой, населённый множеством неведомых жизней, часть которых страшилась и не желала его появления, а другая нетерпеливо ждала. Он войдёт в этот разворошенный, взбудораженный город, распавшийся на враждующие куски. Стянет его воедино железными скрепами. Восстановит мир и порядок. Город сулил непредсказуемое, желанное будущее, в котором он проявит свою отвагу, удачливость, героизм". Действительно, в эти мгновения Кудрявцев еще очень похож на офицера Бутлера из "Хаджи-Мурата", испытывающего перед набегом "бодрое чувство радости жизни и вместе с тем опасности смерти и желания деятельности и сознания причастности к огромному, управляемому одной волей целому".