День Литературы, 2006 № 09 (121) - [22]

Выборочный опрос, проведенный "Литературной Россией", показал, что многие молодые люди, в том числе и студенты, не прочь стать "киллерами", "интердивами", "крутыми". И совсем не из-за нелепого заблуждения или куража, а из-за того, что нынешний беспорядок в нормах русского языка имеет самую прямую связь со смутой в обществе. Признаки ползучей оккупации все явственнее дают о себе знать повсюду, начиная с невинной аббревиатуры WC (туалет) и завершая настойчивым переименованием высших государственных должностей, когда председателя кабинета министров РФ величают премьер-министром, его заместителей – вице-премьерами, а руководителей обеих палат Федерального Собрания – спикерами и вице-спикерами.

Василий Белов в статье "Забвение слова" ("Завтра", № 25, 2001), приведя заверения некоего профессора-филолога о том, будто "язык сам очистится от пены", замечает: "Не верьте доктору филологии. Этот доктор наук такой же прохиндей, как и все либеральные реформаторы. За coросовскую подачку такие доктора сделают все что угодно. Дай им волю, они реформируют даже "Маленькие трагедии" Пушкина, отреформируют арии Сусанина Глинки, да так, что ни от Александра Сергеевича, ни от Михаила Ивановича ничего останется. В руках таких реформаторов, в их загребущих руках буквально все: академии всякие, телеканалы всякие, газеты всякие, диссертационные советы всякие… Силища неимоверная. И очень опасно тягаться с нею нам, грешным..."

Это, как ни прискорбно, верно. Современное диссертационное лингвистическое производство, прибегая к языку прогрессивного Петра I, чинило и продолжает чинить мину под фортецию Прав. В самом деле, геноцид по отношению к органике русской речи привел к забвению многих слов, исчезновению их из языковой памяти общества. Xотя бы таких, как благовест, духовник, киот, алтарь, владыка и т.д. А наши соискатели ученых степеней, невзирая на какофонию распада, следуют курсом кинжального новояза и остерегаются, мягко говоря, подспудного и глубинно-корректирующего. Того, что составляет понятие "родная Речь" и "родная Душа".

Русский язык, наделенный способностью к самоочищению, и при нынешнем модусе дьявольского бытия не утратил своего дара. В долговременном состязании с иноплеменной терминологией отечественные понятия одолевают ее. И утверждаются. Тот же маятник взял верх над перпендикулом, путеводитель над бедекером, пароход над пароскафом, летчик над аэронавтом, вратарь над голкипером… А хозяйство будущих языковедов вдохновенно отслеживает грамматико-синтаксические формы новейшего юрского периода, вылавливает в структуре русского языка всю "гадость" нашего шовинизма, обнаруживает скрытые возможности в лексемах типа дюрацел, блендомет, педигрипал, бледина и прочих, им подобных.

Русский язык уникален в том смысле, что развитие в нем шло не по линии восхождения – от низшего к высшему, а по линии постепенного накопления морально-нравственных и эстетических ценностей, имеющих свои как национальные, так общечеловеческие критерии. Русская речь, справедливо отметил В.Г. Костомаров, состоит во внедрении всевозможных индивидуальных полноценных образов в общий образ России.

Как расшифровать это умозаключение, чтобы оно нагляднее прояснило суть явления? Очевидно, прибегнуть к еще более непререкаемому авторитету, ко Льву Толстому. Дневник последнего года своей жизни Лев Николаевич открыл фразой: "Не переставая стыдно за свою жизнь". Откуда это мучительное чувство? Он прочитал ряд ученых публикаций, посвященных языковой палитре "разверзающейся эпохи". И сразу же дошел до грубости: "Удивительная глупость, тупоумие вкусивших филологии". И несколько ниже: "Филология, разные принципы языка в час испытания – это богадельня, или скорее поприще успеха, открытое для самых нравственно тупых людей…"

Высказано, разумеется, чересчур резко. Но, с другой стороны, основополагающая мысль в толстовской записной книжке – жажда нравственного пробуждения. Об этом говорит и ее последняя страница с самой последней завещающей записью: "Наше Слово – есть неограниченное всё, человек же – только ограниченная часть его…"

***

Что же происходит у нас здесь и сейчас в связи с тем, что метаязык прочно обосновался на единой с естественным языком семиотической базе? У нас происходит пир метаречевых манипуляций. Кажется, что вот-вот метаречь как подсистема в рамках общей языковой системы не выдержит даст сбой. Ан нет! Фундамент первичного языка все более расшатывается и проседает. А надстроенное на нем вторичное метасооружение расширяется, разбухает и наседает, стремясь во что бы то ни стало превратиться в главное и определяющее.

"Где, где, где ты, мой диджей?" – спрашивает со сцены наскоро сколоченная вокально-инструментальная группа первокурсников на празднике "День факультета". "Там, там, там, там…" – отвечает она сама себе. Текст этого симптоматического коллективчика балансирует на краю языка, на той отметке, за которой начинается просто шум, но аудитории приобщение к "самому-самому" сильно нравится. Псевдовербальность, то есть стремление заменить семантику фонетикой, выдать шум за полноценное слово, а всякое иноземное речение оборотить в радикальное "уно-моменто" – одна из своеобычных черт уикэнда в вузовском образовательном процессе эры постклассической капитализации.